И шёл, ногами шаркая, да голову повесив – хотя глаза нет-нет, да и бегали по сторонам, чтоб вовремя приметить хмурую какую-то опасность – покуда не отошёл от огненного озера, да приостановился у низких, чёрных скал.
У скалы третьей слева какой-то чёрт мучил прикованного грешника. Водил, лаская, по телу обнажённому раскалённым, толстым прутом. Человек как положено орал.
Вздохнув, дальше пошёл Макото.
Грустно быть в аду человеком: как-то не по себе смотреть, как других мучают. Но чёрту, что юному, что взрослому вмешиваться в истязания грешников не положено: Разгневаются что Эда, что Будда. А Будда Макото сказал при встрече, что море зла в мире творится от безделья, да пошёл спасать какую-то отмучавшуюся уже душу. К чему вообще сказал?..
– Но я не должен здесь быть! – орал приласканный раскалённым докрасна железом. – Я в жизни вовсе не грешил! Я уважал учителя! Служил по делу и императору! Я так старался уберечь и вылечить почтенных моих родителей! Я старших уважал! Послушный сын и ученик!
– А кто жену свою юную и верную, любившую тебя искренно, продал в бордель? Как корчилась она от опаляющих отвращеньем прикосновений чужих мужчин!
– Но я купил лекарств родителям! – орал за спиною чёрта четырёхрогого и приостановившегося грешник мучимый. – Я купил лекарство родителям! Родители всю жизнь отдали мне, я старший сын! Я защищал их как мог! Я… а-а-а!!!
– А кто жену свою верную и искреннюю из борделя не выкупил, как разбогател?
– Так проще для новой дары свадебные было купи… а-а-а-а!!!
– А кто дочь среднюю от новой жены продал в бордель, девчоночку юную, чтоб лапали её потные и жирные старики?
– Я… а-а-а!!! Я спасал учителя! Я – добродетельный сын и ученик! Я лекарства… а-а-а!!! Лекарства я ему покупал десять лет! Я добродете… а-а-а-а!!! Ный! Я дом продал ради него! Я… а-а-а!!!
Покосившись на извивающегося и орущего человека прикованного, да на чёрта, ласкавшего того сладострастно раскалённым прутом, вот, спускаясь от сердца и ниже по животу, Макото, вздохнув, отвернулся и прочь пошёл.
Но что-то новое жгло уже внутри, пронизая печёнку и впиваясь в нервы. Неуютно стало как-то внутри. Шарахнулся отрок, извернулся. Нет, когтей чужих не пронзало его тело.
– Да что же?..
***
Шуршали, опадая, листья огромного клёна, затканного в ветхое уже алое кимоно. Шуршали, перекатываясь, подсохшие листья под метлою молодого послушника в ветхой рясе уже и аккуратно заштопанной. Стучали, медленно проходя по мощённым, монастырским тропам, старенькие, деревянные гэта, посеревшие уже от времени. С одним зелёным вместо синего шнурком.