Знакомые, пустив на лица скорбь,
Тихонько обсуждают мертвеца.
Зубами нервно выбивают дробь,
Стоически переминаясь у крыльца.
Их речи благодушны незлобиво,
Ведь об усопших – лучше ничего…
И как бы кто ни прожил век паршиво,
Когда уйдёт, проводят хорошо.
Унылый катафалк уже разинул жерло,
Служители Харона деловито ждут:
Работы им – на каждого по горло:
Клиентов много – люди интенсивно мрут…
И вот уж к церкви споро едет гроб:
Часовня, где излишен громкий смех,
Заупокойный рэп, кадило, поп,
И сладкий дым прощает каждый грех.
Последнее катание на погребальной «тройке»:
Билет в один конец на новенький погост.
В России кладбища сменили новостройки;
И Он сейчас там будет свой, не гость.
Приехали. Из катафалка вынут гроб.
И снова полились скупые слёзы.
Вокруг могилы намело сугроб:
Зима, и степь, и ледниковые прогнозы…
Прощанье, гвозди в крышку, и пустили
В сосновой лодке на безвременно́й постой.
У изголовья деревянный крест вонзили
И написали – здесь N.N. обрёл покой.
Замёрзший люд разбрелся по машинам,
Оставив свежий холмик тихо проседать.
Живым – страданья по своим законам,
А мёртвым… Им уже не встать.
***
Давно пропала острота момента,
Когда блеснёт коса над головой.
Миг – рвётся рядом жизни лента,
И оседает наземь кто-то свой…
Увы, в России каждый некропо́ль —
Как есть – Некрополис по устремленью…
Перед глазами – сонмы искусивших боль,
Ушедших страшно глубоко, к Забвенью.
Они всегда, как храбрые солдаты,
Шагают строем, чётко соблюдая ногу.
Не требуя за смерть свою награды,
Прокладывают нам, живым, дорогу…
Всё чаще хоронить родных, друзей —
Теперь дурная, неизбежная привычка.
И как себя за это слёзно не жалей,
С ней «завязать» – неразрешимая задачка.