Итак, я родился в Барнауле, в эвакуации. А с осени 1945 года мы уже жили в Петербурге. После войны в большие города съезжались люди из ближайших разоренных областей, и они надеялись, что в городе найдут хоть какое-то пристанище, хоть какой-то приработок. И хотя послевоенный Петербург жил очень тяжело, но все равно люди туда стремились, потому что у них было еще хуже.
Приезжие знали, что мы живем в квартирах, пусть коммунальных, но квартирах, у нас есть входная дверь, которая закрывается, а у них не было вообще никакого жилья. И я помню весь этот ужас, когда звонят в дверь (я знал, что не надо открывать, но все-таки открывал), и там стояли женщины с кучей детей и просили что-нибудь Христа ради. Они умоляли, дайте хоть что-нибудь. Я был очень совестливый и чуткий ребенок, и я объяснял им, что у нас ничего нет. Я видел по внешнему виду этих детей, что они чудовищно бедны. Сам-то я был в рейтузах, брючках, штанишках и курточке, а они полуголые…
Еще я помню (сам или по рассказам матери), что зимой мы с няней, этой деревенской девчонкой из-под Новгорода, как-то пошли на рынок на Кузнечной – у нее, видимо, там были амурные дела или что-то другое. И она говорит мне: «Стой здесь, никуда не уходи, я сейчас приду». Я и стоял. И тут ко мне подошла какая-то тетка и говорит: «Мальчик, хочешь мороженое?» Кто же не хочет? «Хочу». – «Пойдем». Я пошел с ней за мороженым. Мы зашли в подъезд, она сняла с меня всю одежду, пообещав курточку (как у Буратино), и мороженое. И я стоял в этом подъезде, ждал мороженого. Естественно, никакого мороженого не дождался, и я вышел на улицу в маечке и трусиках. А на улице зима. Прохожие заинтересовались: «Мальчик, что с тобой?» – «Я жду мороженого, мне мороженое обещали». То, что я голый, а на улице зима, это меня почему-то не взволновало.
В общем, отвели меня в милицию. И вот что потрясающе. Я помню, что по полу ползал милиционер, изображал лошадку, развлекал меня. И тут открылась дверь, в ужасе влетела мать и, когда увидела, что со мной все в порядке, забилась в истерике. А няня, бедная девчонка, когда увидела, что меня нет, может быть, украли, бросилась под трамвай, но, слава Богу, все обошлось. Мама потом ходила к ней в больницу.
Еще помню такое место под Петербургом – Пудость. Все мечтаю туда съездить, успею ли, не знаю. Это было замечательное место: лес, озеро, кувшинки, и там мы с матерью часто ездили на обычной телеге, которая была немножко похожа на гроб, на перевернутую трапецию. И вот мы с ней ехали, и то ли она не справилась с лошадьми, то ли слишком круто повернула, но телега перевернулась и накрыла меня, словно крышкой. Я, естественно, в крик. Мама попыталась приподнять эту телегу, но не справилась – очень тяжелая. И тогда она побежала в деревню за помощью. Прибегает обратно с мужиками, а под телегой – тишина. У матери внутри все словно оборвалось. Мужики кое-как перевернули эту телегу. А я под ней крепко спал.