Одна из главных неожиданностей на пути, уводящем от токсичного детства, – то, что многим дочерям очень долго не дается признание того, как плохо с ними обращались. (В «Нелюбимой дочери» я называю стадию признания «открытием», но суть та же.) Это напрямую влияет на исцеление, потому что невозможно залечить рану, если не видишь ее. И даже если дочь признает, что мать относится к ней в лучшем случае несправедливо, а в худшем – откровенно жестоко, остается вопрос, что с этим делать – и в детстве, и во взрослой жизни. Скажем, я прекрасно все понимала, но чувствовала себя в доме матери, как в ловушке, особенно после того, как в 15 лет потеряла отца. Я прятала деревяшку, это был мой самодельный календарь, на котором я отмечала дни, оставшиеся до того момента, когда смогу уехать в колледж и хотя бы отчасти освободиться. Когда я начала подсчет, оставалась почти тысяча дней. Я была принцессой, запертой в башне и мечтавшей о побеге.
И я не одна такая. Мне доводилось слышать рассказы дочерей, которые в 16 лет находили спасение под кровом родственников или друзей. Другие просто съезжали из родного дома, едва им исполнялось 18. Однако это всего лишь реакция на ситуацию, которая не помогает разрешить существующий кризис и позволяет разве что создать дистанцию между дочерью и человеком, от которого она ждала любви, но получала только боль. Не приходится удивляться, что, поступив в колледж, я пребывала в смятении чувств и, живя в кампусе, ощущала себя не более свободной, чем в доме своей матери. Но я и в этом была не одинока.
Признанию реальности, растягивающемуся порой на десятилетия, мешает то, что в книге «Нелюбимая дочь» и в своей работе я называю основным конфликтом. Проблема в том, что выработавшаяся у нас в ходе эволюции врожденная потребность в материнской заботе, судя по всему, не имеет срока давности. Если бы я вершила эволюцию, то наделила бы младенца способностью определять, подходит ли ему та, что зовется его матерью, и если не подходит, то, несмотря на это, успешно развиваться, а затем «уходить в закат», свободным от конфликта и открытым для любви. Однако эволюция, друзья мои, распорядилась иначе.