Даже в болезни лежал, а всё ручки тянул да агукал. А сейчас что же? Только смотрит и молчит – ни звука, ни улыбки, чисто кукла тряпичная.
Молчит жена, все разговоры о странностях ребёночка словно не слышит. Как представит, что вновь потерять мальца может – сердце заходится.
Ночами тёмными сидит над Ваняткой да шепчет ему на ушко:
"Всё стерплю, никогда больше не разлучусь с тобой, никому тебя не отдам".
И на мужа теперь Пелагея через раз смотрит, обязанности свои как во сне выполняет. Спать теперь не с мужем ложится, а в другой комнате с ребёнком. И не сидят теперь они с любимой вечерами тёплыми на лавочке, тесно прижавшись друг к другу. Каждую свободную минуту Пелагея теперь с младенцем проводит.
А Мирон и не настаивает, за любую работу берётся, только бы из дома на подольше сбежать:
невмоготу видеть, как младенец за ним смотрит пристально, одними глазами водит да не шевелится.
В один из вечеров воротился Мирон с поля, поужинал, с женой о делах предстоящих поговорил да и спать ушёл. Проснулся ночью, а не поймёт отчего. Душно в доме, темнота; и вдруг звук странный ему слышится. Хотел было подняться с кровати, а не может. Лежит, словно расслабленный, тела не чувствует, одна голова да глаза шевелятся.
И опять этот звук странный повторился, будто по полу что ползёт. Склонил голову, глаза скосил набок, да так и обомлел. Ползёт на четвереньках к нему Ванятка, глаза в темноте поблёскивают, как бусины стеклянные. Страшно стало Мирону, а младенец всё ближе подползает. Закричать захотелось, жену позвать, а и этого не может. Как ребёнок совсем рядом с кроватью оказался, взялся рукой за край одеяла, второй ручонкой за ногу уцепился и пополз вверх, а рука-то как лёд студит.
Влез Ванятка на кровать, на грудь Мирону уселся и смотрит внимательно, рассматривает. И вдруг ребёнок наклоняться стал, своё лицо к лицу отца ближе и ближе подвигает. Да будто порыкивать стал, как собака злобная. Губку верхнюю вверх приподнимает, а во рту ряды зубов маленьких, острых, словно иголки.
Заколотилось сердце у Мирона, душа в пятки ушла, всю силу в жест собрал, поднял руку, три пальца щепотью сложил да и осенил себя крёстным знамением. "Господи, помоги!" – крикнул, весь страх свой в мольбу эту вложил. Зашипел младенец, как котёнок дикий, и враз исчезло всё.