– К нему, но не раньше, – снова серьезно ответил Чен. – Раньше у него кишка тонка будет для набивки. И весу убойного тоже еще не наберет, в рагу чтоб…
Бугор и вторая рука снова заржали, на этот раз по-настоящему, до слез и колик в животе. Аверьян выдавил через смех:
– Какому врагу, Ченя? Ты чего, брат, с одной так заторчал, что ли? А то тебе еще кабель сегодня перекладывать.
– А ему его враг подтащит, – тоже через смех подхватил бугор. – Ченя его в плен завоюет, на кишку заманит…
Теперь они уже смеялись вместе, и Апрель тоже подскакивал от радости, подступившей к горлу где-то там, внутри перепачканной солидолом шеи, на своем диэлектрическом резиновом коврике, который служил ему постелью и местом с самого первого дня его появления в чреве этого доброго железного зверя, все дальше и дальше ушагивающего сквозь ледяную полярную ночь вместе с длинным, пролетом в сто погонных метров, носом и страшнозубым, объемом в двадцать кубов, рылом.
На первое апреля семь сделанных к концу года миллионов им установили уже как план.
– Зря старались, мудаки, – огорчился бугор. – Теперь упирайся, новый кубаж одолевать…
Но снова одолели, и уже к концу третьей декады марта Гришка Блюмкин – разрезовский маркшейдер, москвич, тоже завербованный, но не жить, а по контракту, – заскочил после обмера к ним на ЭШ и картаво поздравил с выполнением.
– Тьфу, блядь, – сплюнул на пол бугор после Гришкиного ухода. – Там Блюмквисты были, здесь – Блюмкин этот, москаль картавый. Никакой жизни. Теперь новый план дадут, еще хуже, а там – еще…
– Ничего, бугор, – весело возразил Чен. – Там, глядишь, снова натянем, а то – опять перекроем.
– С вами перекроешь, – все еще недовольно пробурчал бугор, – работнички…
После смены Чен в дежурку не полез.
– После приеду, с другой, – загадочно сообщил он Аверьяну.
Бугор уже забрался в кузов и только равнодушно махнул рукой, успев крикнуть:
– Фидер после выруби, а то забудешь! И Апрельке воды на ночь тоже не забудь…
Апрель крутился тут же, у Ченовых ног, радуясь, что не все уехали разом, как обычно. Дежурка фыркнула плохим бензином, развернулась и исчезла в тусклом световом промежутке полярного межсезонья…
Когда на следующее утро подсобник не явился к отправке дежурной машины, Пашка, карьеровский шофер, спросил:
– А где Ченька-то ваш? Я ждать не буду!