Тихонько плакали на заднем сиденье: плакала Лейла, всхлипывала мать – и «Москвич» уносил их дальше во тьму. В городе больше не было власти – пустые улицы, затаившиеся в страхе дома. Те, кто мог бежать отсюда, бежать от наступающей на город тьмы, уже сделали это. Они были одними из последних.
Милицейский блокпост они встретили на самой окраине города, он не перекрывал дорогу – просто две машины, гаишная юркая канарейка «Жигули-2102» и солидный угловатый «УАЗ». Несколько милиционеров стояли рядом с машинами, кто-то в милицейской форме, двое – в форме Внутренних войск, они выделялись белыми, хорошо видимыми в темноте касками, похожими на пожарные. Один из них, увидев катящийся навстречу «Москвич», в котором не было ни единого целого стекла, шагнул вперед, махнул светящейся палкой.
И отец свернул на обочину. Он просто не мог поступить иначе, ведь это были представители власти, представители порядка, представители государства.
Один из милиционеров, не тот, что махнул жезлом, не спеша, вразвалочку направился к остановившейся машине.
– Документы, – не представляясь, потребовал он.
– Товарищ милиционер, это не наша машина, мы от погрома бежим… – сорвавшись от волнения на армянский, зачастил отец и вдруг, в жутком проблеске осознания своей ошибки изо всех сил толкнул сидящего рядом с ним Гагика в бок.
– Беги!!!
Гагика спасло только то, что он играл тем самым шпеньком, что блокирует дверь, – и в этот момент шпенек оказался открытым. Охнув, ничего не понимающий Гагик вывалился на обочину за долю секунды до того, как длинная автоматная очередь по салону перерезала пополам отца.
– Держи пацана!
Перепрыгнув кювет, Гагик махнул в темноту. Над самой головой, обдавая своим смертоносным дыханием, прошла пущенная веером с дороги автоматная очередь, потом еще одна врезалась в землю левее, заставив мигом осиротевшего армянского пацана скакнуть вправо, как заяц. Менты не пошли искать его – темно, да и на дороге есть другие, более интересные дела. А тот, кто когда-то был сумгаитским пацаном Гагиком, пионером и боксером, слепо бежал напролом через темноту, не зная, кто он, куда он бежит и зачем. Единственное, чего он смертельно боялся сейчас – смерти он уже не боялся, – это оглянуться. Оглядываться назад было нельзя.
За ночь и начало следующего дня он пробежал без остановки, без дороги больше пятидесяти километров, прежде чем вышел к своим, к армянам. Семья по фамилии Бабаян приютила его – потом, когда пришла пора получать документы, он назвал эту фамилию и стал Гагиком Бабаяном, жителем Нагорно-Карабахской, никем не признанной и уже находившейся в огне необъявленной войны республики.