И я во многом с ней соглашался. И во многом советовался. Признаюсь: несколько раз без неё неизвестно чем бы закончилось дело.
Мы кормили уток в парке напротив больницы до самых заморозков. Затем накупили новогодних игрушек в лавке у Герберта. Я никогда не был так счастлив: поил её глинтвейном, кормил бельгийским шоколадом из рук, и ни дня не было, чтобы я думал, что ошибся, пожалел о своём выборе. Напротив, крепчала уверенность – мы должны быть вместе – плевать, что скажут родители, моей докторской зарплаты хватит снять нам приличное жильё.
В канун рождества один мой старый приятель по университету пригласил нас на ужин. Я знал не всех, но среди приглашенных особенно выделялся молодой человек, тоже русский. Он обладал таким красивым лицом, дьявольски привлекательным. На него, краснея, смотрели все приглашенные дамы. В нём чувствовалась опасность: хищный взгляд и острые скулы, и тонкие, но хорошо очерченные губы, слаженный овал лица, темные волосы. Костюм стоит по меньше мере три моих зарплаты.
– Кто это?
– Григорий Гатчинский.
Агриппина нервничала. Ничего не ела. Всё металась, бродя по чужому дому, и скорее хотела уехать, а Гатчинский не сводил с неё глаз. В конце концов, я поймал её на лестнице второго этажа и спросил:
– Это твой бывший любовник?
Лицо её было ужасно: в глазах стоял нечеловеческий страх.
– Что ты такое говоришь.
Молча мы вернулись домой. Я устроил скандал, притворными угрозами выбил признание. Оказалось, Григорий её брат, и не просто, а один из двойни. Мать умерла в родах, отец хоть и был богат, но пропил состояние.
– Мы с Гришей всё время были вместе, как никому ненужные, держались друг за друга. Как-то раз нас отправили в тверские места, к сестре матери, мы часто гуляли там в лесу, и однажды наткнулись на дверь, она была прямо в земле, словно приросла к почве.
Граня рассказала какую-то дикую, фантастическую историю. О двери, встроенной прямо в землю.
– Мы открыли её, лестница вела вниз. Мы спустились и увидели десятки, – лицо её исказилось и слёзы хлынули из глаз, – десятки или сотни человеческих рук и ног. Отрезанных ли, отрубленных не знаю.
Ни на следующий день, ни позже найти эту дверь они не смогли.
Юстус выслушал мой рассказ, осушил последнюю стопку сливянки и, положив локти на стол, спросил:
– Думаете, инцест, коллега?