– Что ты умеешь? – продолжил допрос Шоу.
На этот раз Джек-Джек почувствовал, что ему стоит отвечать честно.
– Я мастер на все руки. Могу собрать ружье из подручных материалов, а затем попасть из него крысе в глаз с сотни метров. Кроме того, я один из лучших воров в этом городе, да и в четырех ближайших тоже, – я умею двигаться без шума, а мои пальцы настолько ловкие, что вы не заметите, как я сниму с вас очки. Как могли обратить внимание, у меня хорошо подвешен язык. Могу уговорить мусорщика уйти в монастырь или же монашку стать мусорщиком.
– Что-то еще?
– Я отлично готовлю.
Со времени того разговора прошло уже три года. Джек-Джек работал на Шоу. Поначалу не напрямую. В его задачи входило выполнять поручения различных доверенных лиц босса. Среди них были и шериф, и судья, и преподобный. К слову сказать, делишки их совсем не соответствовали статусу. Но все, что было поручено этому улыбчивому парню, выполнялось быстро и качественно. Такие понятия, как мораль или частная собственность, его не сильно беспокоили. Вскоре Шоу понял, что не стоит разбрасываться таким ценным талантом, как Джек-Джек, и назначил того своим личным помощником, а затем поставил во главе охраны.
Можно сказать, что Джек-Джек сделал стремительную карьеру.
Но был ли он доволен жизнью? По его улыбчивому лицу и карманам, набитым наличностью, можно было подумать, что да – он доволен. Но также, как почти все, связанное с Джек-Джеком, это было неправдой. Его душу терзало странное чувство, поселившееся в ней с того самого дня, когда Джек-Джек проснулся под навесом из лошадиной кожи.
«Кто я?» – спросил он в тот день.
«Wawa ch'in pacha, – ответил человек, в морщинах которого проступало лицо, полное мудрости. – Ты Дитя Пустоши». Одежда его была покрыта перьями так густо, что создавалось впечатление, будто и не человек это вовсе, а дивного вида птица.
Пейотль струился по венам Дитя Пустоши, пронизывал его тело. Попадая в горячее сердце, дурман начинал испаряться, этот удушливый пар проникал в его разум, чтобы затем каплями холодного конденсата осесть на поверхности души.
«Вспомни свое имя!» – говорил ему человек, теряя очертания в клубах сизого дыма, но Дитя Пустоши не мог вспомнить, ведь имя у него отняли.
Капли пейотля становились все больше и больше, повинуясь силе тяжести, летели вверх, затем, подхваченные вихрем искусственных воспоминаний, сталкивались друг с другом и взрывались фейерверком разноцветных искр.