– Ты что? Что у тебя болит, курносенькая? – обратился к ней доктор. – Небось от урока удрала? Закона Божия у вас нынче, урок? – пошутил он.
Феня вспыхнула, опустила глазки и передернула худенькими плечиками.
– Напрасно вы это, Николай Николаевич, – протянула она с ужимочкой.
– А вот увидим, покажи-ка язык!
Феня покраснела пуще и, плотно закусила мелкими, как у мышонка, зубками верхнюю губу.
– Покажи же язык, курносенькая! – уже нетерпеливее приказал доктор.
Феня, пунцовая, потупилась и не решалась высунуть языка.
– Федосья! Тебе говорят! – прикрикнула на нее Фаина Михайловна.
– Не могу! – простонала Феня. – Не могу я, хоть убейте! Не могу!
– Да отчего же? – живо заинтересовался здоровяк доктор. Молчание было ему ответом.
– Феня?!
Новое молчание…
– Что с нею, кто знает? Курносенькие, говори!
Николай Николаевич удивленными глазами обвел толпившихся вокруг него девочек.
Подошла Елена Дмитриевна…
Ее лицо было строго. Глаза сурово обратились к Фене.
– Клементьева, не дури! Что за глупости! Нужно же Николаю Николаевичу узнать по языку о твоем здоровье…
– Ни за что… Не могу… Язык… Не могу… Хоть убейте меня, не покажу ни за что. – И слезы хлынули внезапно из хорошеньких глазок Фени. Быстрым движением закрыла она лицо передником и пулей вылетела из лазаретной.
– Ничего не понимаю, хоть зарежьте! – комически развел руками доктор.
– Глупая девочка! Истеричка какая-то! Все романы тишком читает, на днях ее поймала, – желчно заговорила горбунья, и длинное лицо ее и прекрасные лучистые глаза приняли сердитое, неприятное выражение.
– А все-таки неспроста это. Ее лечить надо. А чтобы лечить, надо причину знать, от чего лечить, – произнес раздумчиво богатырь-доктор. – А ну-ка, курносенькие, кто мне возьмется разъяснить, что с ней? – совершенно иным тоном обратился он к смущенно поглядывавшим на него воспитанницам-подросткам.
– А я знаю! – краснея до ушей, выступила вперед рябая, некрасивая девочка лет четырнадцати.
– Шура Огурцова? Что же ты знаешь? Скажи.
– Знаю, что Феня вас обожает, что вы ейный предмет, Николай Николаевич. А язык предмету в жизнь свою показывать нельзя. Срам это! – бойко отрапортовала девочка.
– Что?
Доктор остолбенел. Елена Дмитриевна вспыхнула.
– О-о, глупые девочки! – не то сердито, не то жалостливо проговорила она, и болезненная судорога повела ее лицо с пылающими на нем сейчас пятнами взволнованного румянца.