Последнее время все чаще думаю, как покинуть "совместное счастье". Не могу с ним разделить его увлечение ФиФой и бездельем. Зато он не пьет. Но много курит. Постоянно тянет косячок.
И однажды это случилось.
Звонит. Я, говорит, в КПЗ. Хихикает. Думаю, обкурился утырок, херней занимается. Че, говорю, ржешь, домой давай. А ему смешно. Тут в телефоне слышу резкий такой и четкий голос. Мужчина. Представляется Андреем Геннадьевичем. Приглашает к себе в отделение, намекнув на срок для суженного. У меня ноги подкосились. Замутило. Захотела взрослой жизни? На! Все сбережения собрала. А следак сидит такой участливый и говорит: «Мало. Я же не один. А он еще и сопротивление оказал.» Отдаю телефон. Снимаю цепочку, матерью подаренную, кольцо. Он подходит. Пальцем так небрежно раскидывает побрякушки по столу. «Мало. Решай скорее. Нам уже его оформлять надо», – говорит и присаживается на край стола, близко так ко мне». И смотрит пристально, глаза не отводит. Испытующе. «Так у меня больше ничего нет», – говорю. « У тебя есть гораздо больше, чем ты думаешь…» – и руку мою кладет к себе на штаны. Это был третий.
Парня своего отмазала.
Сидит теперь перед ящиком, курит.
–– Жень, – стою перед ним. – Же-е-ень! – смотрю на него зло. И вижу, что его глаза затуманены. Я в них не отражаюсь.
Скорее отвернулась – хотя он и не заметил, что я заплакала. Закрылась в ванной. Сижу, думаю. Прошло столько времени – а до меня только сейчас дошло: я дура. Зачем мне он? Я плачу за квартиру и приношу продукты домой, готовлю, убираю – обслуживаю, защищаю. А у меня – соревнования! Сейчас отборочный на Россию. Вечером тренировка.
Не о такой доле я мечтала, когда покидала отца. Он, кстати, за три эти года ни разу не приехал посмотреть, как живет его дочь. С характером у нас все в семье. Заносчивые, принципиальные. Против воли отца ничего делать нельзя. Он же не просто человек, а заслуженный тренер России. Звезда, шишка в мире спорта. Он таких людей лепил. И из меня хотел слепить. Сейчас домой к нему вернусь – скажет укоризненно: я же говорил. На тренировках все время выжидающе смотрит. Думает, расплачусь и к нему побегу: «Папочка, миленький, прости дочку-дуру!» Дура-то я, может, конечно, и дура, но мне не за что просить прощения. Никого я тогда не оскорбляла. Сказала просто, что хочу жить самостоятельно и не в общежитии колледжа. Как он смотрел. Это был не взгляд отца. Это был взгляд надзирателя.