– Слушай, Полтергейст, не теряй лицо, ты же сильный парень – серьёзно сказала Фиона.
– Тебе легко говорить, ты на бюджете. А я голову ломаю, на что завтра хлеба купить. Я у мамы пенсионерки на шее сижу. А пенсия? Это-же слёзы… – он снова сделал судорожный глоток и отдал бутылку Баньше. Та тоже приложилась и передала сосуд Фионе:
– Пол, твоё живописание даёт только два варианта толкования происходящего. Это или прямой геноцид, то-есть уничтожение своего народа. Или это грандиозный заговор по уничтожению нашей страны, и правительство участвует в этом заговоре.
– Я не параноик, – отозвался Пол.
– Я тоже. Просто ни умом, ни аршином в этой обстановке не разобраться. Приходится только ждать и надеяться. И терпеть. Потому что от нас здесь ничего не зависит.
– Потому что это наша судьба – терпеть. Мы, народ терпил. Лет десять назад в Англии хлеб подорожал на два цента, тут-же ВСЕ шахтёры объявили забастовку, и парламент исправил положение. А наше правительство абстрагировалось от страны, принятие всех решений отдали регионам, а мы только видим, как летят головы региональных царьков, когда их действия не устраивают правительство. Знаете, уже лет десять я не понимаю, в какой стране живу, и что будет дальше.
– Я не настолько старая, чтобы рассуждать в таких масштабах. – заметила Баньша – Но и я чувствую себя Алисой в Зазеркалье. И нужно бежать в два раза быстрее, чтобы очутиться в другом месте.
***
– «В произведении „Гоетия“ есть персонаж-демон с именем Баал (согласно Рудду на ивр.), он же Баел или Баил – первый из семидесяти двух демонов, король, правящий на востоке и управляющий более чем 66 легионами адских духов. Он появляется в различных видах: иногда как кот, иногда как жаба, иногда как человек, а иногда во всех этих образах сразу, и имеет хриплый голос.»
Почему-то для меня все эти образы воплощаются в одной единой ипостаси, нашей родной и любимой Государственной думы со всеми её палатами и подразделениями.
Однако, чувствовал я себя утром отвратительно. В молодости с похмелья я страдал дикими головными болями, от которых обычно спасал холодный кефир, а иногда два-три кефира из холодильника. На старости этот синдром пропал, осталась общая слабость организма и, почему-то, пессимизм. Мир выглядел безнадёжно ненужным, лишним, мешающим фактором. Я даже боялся, что в один не прекрасный момент в таком состоянии могу решиться на суицид, хотя такое решение проблемы всегда считал не рациональным, не достойным человека. В конце концов, жизнь нам дана по чьей-то воле, вполне определённо, и должна была служить чьему-то замыслу. наше дело довести её до какого-то осмысленного результата, и окончание её предопределено не нами, как-бы нецелесообразно она не выглядела. Пусть будет.