Однако един раз в год совершал немаленькую дорогу! Паломничал во святое место, где праведный пострадал Варлаам.
Его, Варлаама-инока, в никонианский обряд обратить пытались. Насильственно и с пристрастием.
Он же, от никониан затворясь в часовне, там принял самосожжение. Вот как!
И старец тот, что из пустыни, приходил пепелищу кланяться.
А жил там инок от нас. Приглядывал молодой за местом за тем святым.
Что надобно – поправлял. Все памяти совершал честные и вообще службы, какие следует.
Конечно, и привечал паломников.
Да мало, кто приходил. Ведь эти-то ремени3 заволжские аж кишели тогда разбойниками!..
И вот сидит наш монашек один, скучает. Неделями человеческого лица не зрит!
А внове ему сие. Не может еще душа-то его, покамест, сама собою стоять: любоваться Богом…
Безлюдием истомился! Все на дорогу смотрит.
И вот. Выходит он однажды к околице: глядь – приближаются по дороге двое.
Стрелец и поп.
Да то не просто стрелец! Не какой-либо из них заурядный! Косая сажень в плечах; в кафтане установленном красном как прямо бог!
И справное вообще он имеет все на себе служилое платье. Секирочку на плече наточенную сверкающую несет!..
А поп? Так и тот величием не уступит! Хоть и на свой манер. Прямо вот плывет будто бы в облачении своем полном – хоть щас и службу справлять!..
Не только наперсный крест – епитрахиль, поручи… Набедренник аж при нем!
Обрадовался таким гостям инок. Спешит отворять ворота.
Вот скрипу было…
А как их открыл – так обмер.
Пуста дорога! Ни тебе стрельца удалого, ни священника облаченного!
Но замечает инок потом: нет, впрочем, дорога-то не совсем пуста. Влачится пустынник старец… Один, как перст! Один, аки пребывает во своей пустыни. И нетути никого с ним рядом.
Да и самого пустынника как бы нет: сливается в своем сером рубище со дорогой…
Подумал инок тогда: а не перебрал ли вчера я лишку?
Ведь он же, тихонько этак, а бражку-т себе поваривал… Так что? Живой человек! Тебе бы вот в глухомань загреметь смотрителем…
Однако перестал тот грешный монашек так со временем думать. Поскольку ведь каждый год в день этот одно все видел: стрельца, идущего со священником.
Вот они по дороге шагают, близятся… Но как врата отворит – и нетути никого!
Заходит лишь чахлый старец. Анахорет. Пустынник.
И ведь продолжается это – за годом год.
И потому стал монашек тогда подумывать: не может оно так быть, чтобы с пьяных глаз одно и то же мне, грешному, мерещилось постоянно. Да не без бесов ли тут? Не чинят ли какой хитр-соблазн? Видениями такими не губят ли как-то душу? Молиться надо!