От объятий твоих и от проклятий
И других однообразных занятий.
Да и бардам порядком надоело
Воспевать твое бескрайнее тело,
Уважать твои ракеты и зоны
За балеты и русские сезоны.
Оставайся собою там, за буем,
И хлещи своих умников по роже,
Мы же вмешиваться больше не будем,
Потому что оно себе дороже.
– Русофобы поганые вам имя! —
Говорит она сурово и круто
И твердит свое «Спаси мя, спаси мя!» —
Обращаясь к незримому кому-то.
Отвечает ей Спаситель Небесный:
– Ты бывала мне многих любезней.
Много раз я спасал тебя над бездной,
Иногда подхватывал и в бездне.
Я спасал тебя за целость и смелость,
За отвагу, широту и искусство,
Но теперь это все куда-то делось,
И смотреть на вас не тошно, а скушно.
На вершине – злодей неинтересный,
Оппозиция – сушеные смоквы,
И, по правде, твоих пресс-конференций
Ни в раю, ни в аду уже не смотрят.
На пространстве беззащитном, разверстом, —
Только злоба, тоска и благочинность.
Ты не можешь удивить нас злодейством,
А всему остальному разучилась.
Замечаю задумчиво и скорбно:
Иссякает и бездонная сися,
Я теперь повернусь к тебе нескоро.
Если хочешь спастись – сама спасися.
Но Россия, иссыхая от жажды,
Безнадежно отвечает ему же:
– Я спасалась и однажды, и дважды,
Но не лучше получалось, а хуже.
– Значит, – молвит он, – таков приговор мой:
Раз ты так повторяешься упорно,
То приходится считать это нормой,
Хоть какая это, к дьяволу, норма.
Раз никто за множество столетий
До сих пор тебя не спас и не схавал —
Верно, правит тобою кто-то третий,
Не описанный, не Бог и не дьявол.
Одинокое кощеево царство,
Ты для гунна чужда и для китайца…
Кто захочет – в одиночку спасайся,
Остальных выручать и не пытайся.
Так и будешь стоять среди трясины,
Бесконечной, великой и убогой,
Повторяя: «Спаси мя! Спаси мя!» —
А внутри умоляя:
«Не трогай».