– Вот что я думаю: Мир Грядущий – это длинный стол, за которым сидят все, по обе стороны, мужчины и женщины…
– И домашние животные?
– Никаких домашних животных, – сказал отец.
– Совсем никаких?
– Ну ладно, – сказал отец. – Под столом – собаки и кошки. Но птиц нет. С птицами – нет, не могу себе представить.
– Резонно, – сказал Ларри.
– Этот длинный стол, с опрятной белоснежной скатертью, ломится не от еды и напитков, а от свитков Торы: каждому дан свой, чтобы читать поодиночке или изучать с напарником.
– Это я могу вообразить.
– А знаешь, чем люди заняты за этим столом?
– И чем же?
– Там целую вечность учишься, ничем другим не занимаешься. Никаких помех. Нет ни дня, ни ночи, ни выходных, ни праздников, ни ямей хаг, ни хол[5]. Ведь это жизнь после жизни. Время не дробится – все уделено одной цели.
– Конечно, – сказал Ларри.
– Вот почему для душ, которые там собрались, одно и то же место служит и раем, и адом.
Тут отец принялся жадно хватать ртом воздух – сам стал похож на рыбу.
– Вот как все устроено, – сказал отец. – Если у тебя хорошая голова и хорошее сердце, если ты любишь изучать Тору и интересуешься знаниями, для тебя вечная учеба – рай.
Он посмотрел на сына, и Ларри кивнул.
– А если все, чего тебе хочется, – терять время на наришкайт[6] и накапливать вещи, тешиться своими алчными мыслями, хотя денег больше не существует, и тешиться своими грязными мыслями, хотя твой швонц[7] зарыт далеко внизу, тогда для тебя тот же стол – мука мученическая. Тогда, сидя там со своей плохой головой, ты понимаешь: ты в аду.
Ларри, стоя рядом с отцом, призадумался над услышанным.
Отчасти он нашел это смешным и уже подумывал отпустить одну из своих коронных шуток.
Но, будучи, как-никак, сыном своего отца, Ларри одновременно воспринял эти слова серьезно. И эта картина наполнила его благоговейным трепетом и необъяснимым страхом.
Отец, умевший, как никто, понять Ларри без слов, протянул руку с пятнами старческой гречки, накрыл руку Ларри своей ладонью и сказал:
– Не сомневаюсь: для тебя то место станет раем.
Ларри сдавленно ахнул – не от неожиданности; нет, просто от отцовского вердикта сердце внезапно успокоилось.
– Положись на мои слова, Ларри: это ничего, что ты не веруешь. Эта пора твоей жизни – кажется, будто она наступила навечно, но, если тебе посчастливится, жизнь… она ведь длинная, и каждое из этих «навечно» однажды станет клочком дыма: раз – и пролетело. Думаешь, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я смог бы это себе представить? Представить, что наступит 1999 год – канун нового тысячелетия – и я буду на закате дней прощаться со своим красивым, взрослым сыном? Могу тебе сказать, я уже тогда считал себя стариком и мнил себя всезнайкой. – Отец слабо пожал руку Ларри. – Ты хороший мальчик. И я молюсь о том, чтобы увидеть тебя напротив, только когда ты доживешь до ста двадцати лет. Но тебе, мой бойчик, когда придет час занять место, этот стол покажется нескончаемым блаженством.