Дальше опять шли славословия Ирине Аратынской. Я мог бы повторить каждое слово, так как знаю их наизусть, письма моего бедного друга, но это лишнее. Вы прочтете потом сами, а я буду приводить лишь необходимые выдержки из них.
Отдав дань восхищения красоте молодой девушки, Сергей писал мне :
«Комнату отвели мне большую, обособленную, но мрачноватую. Два окна из нее выходят в сад, а два во двор, но перед всеми четырьмя растут высокие, старые, пышные липы.
Света, собственно, не мало, но, проходя через листву деревьев, он приобретает какой-то странный, зеленоватый оттенок. Мне кажется, что подобное освещение должно быть под водой, на дне моря, где неглубоко. Или же за толстым бледно-зеленым стеклом.
И, я думаю, от этого мебель и вся комната имеют такую угрюмую, печальную физиономию. Не то они видели что-то ужасное и не в состоянии забыть, не то – молчаливо и покорно ждут его, неизбежного.
Ей-ей, если бы я хоть немного верил в сверхчувственный мир, то, наверное, вообразил бы себе, что мне здесь что-то грозит, какая-то опасность и что надо немедленно бежать отсюда. Но так как я не верю, то остаюсь здесь, ем и пью исправно, наслаждаюсь чудеснейшим воздухом и – обществом очаровательней- шей из девушек, чего и тебе желаю.»
Так заканчивалось первое письмо Домбровского. Из этих отрывков вы видите, что он обладал здоровым, ясным умом, чуждым мистики и того, что люди зовут «суеверием».
Следующие письма были наполены исключительно восторженными описаниями необыкновенных достоинств Ирины, ее «золотого» сердца, «светлой» головки, «божественных» взоров и улыбок. Читая все эти излияния, я только посмеивался, прекрасно зная увлекающуюся натуру моего друга.
Не раз он уже влюблялся, с места в карьер наделяя свой минутный кумир все- возможными привлекательными качествами в превосходной степени. Разочарование наступало более или менее быстро, но решительное и бесповоротное.
Поэтому я и теперь не придавал никакого значения новому роману моего друга. По обыкновению всех приятелей, я отвечал ему в шутливом тоне, стараясь поскорее охладить пыл влюбленного. Но, к несчастию, тут дело оказалось серьез- нее…
На его просьбы прекратить насмешки над тем, что для него свято, я не обращал внимания, но когда он с подкупающей искренностью и страстностью сообщил мне, что покончит с собой, если эта девушка не согласиться стать его женой, мною впервые овладела тревога. Было что-то такое в этих торопливо, нас- коро набросанных словах, что заставило меня почувствовать в них правду.