– Занимается с Борей? – недоверчиво переспросил я.
– Эге ж. – равнодушно ответил парень, преступив с ноги на ногу.
Это была приятная неожиданность. Настолько приятная, что я заранее простил своему другу ту жестокую комедию (как я думал в эту минуту), которую он разыграл со мной, чтобы завлечь меня сюда.
Велев извозчику ожидать, пошел за своим путеводителем в дом. Он, услужливо взяв из моих рук саквояж, провел меня в комнату Домбровского. Она, действительно, была довольно таки мрачновата.
Сбросив пыльную одежду, я с удовольствием принялся умываться, беседуя в то же время с аистоподобным парнем, которого, как оказалось, звали Митро. Желая окончательно убедиться, что Сережа здоров, я первым делом спросил у него:
– Ну, как у вас тут, все благополучно? Больных нет, все зоровы?
– Та усе. Тольки лепетитор чегось не дуже здоровы, – как будто нехотя ответил Митро.
Я перестал было намыливать шею, но тотчас же спохватился и, стараясь говорить, как можно небрежнее, произнес:
– Выдумывай больше! Он то наверно здоров. Сергей Александрович от роду не болел.
Если бы я выказал беспокойство и стал расспрашивать, Митро, наверное, молчал бы, как дерево. Но мое недоверие задело его и он возразил живей прежнего :
– Э, ни! Воны таки блидны, таки смутни стали… Мабуть, не задарма собаки, що ничь, воють…
– При чем же тут собаки? Какие глупости! – заметил я поспешно смывая мыльную пену. – так значит Сергей Александрович болен, ты говоришь?
– Та хто його зна… Должно, лихоманка прычепылась, – вновь неохотно ответил Митро и, видимо, не желая продолжать разговор на эту тему, спросил: – Може гукнуть их вам?
– А, значит, есть таки что-то! Есть! – тревожно думал я, вытирая лицо. – Но почему же ему позволяют продолжать занятия? Ничего не понимаю.
– Н-нет, не надо, – произнес я вслух. – Пусть кончает урок. А кто дома из хозяев?
– Та и стара пани дома и барышня дома.
– Ну, так ты и проводи меня к барышне.
Мне хотелось увидеться сперва с Ириной Артемьевной, услыхать. Что она скажет о моем приятеле…
Молча прошли мы по коридору, потом целый ряд комнат, обставленных старинным, тяжеловатым уютом, одну длинную, полутемную, с сундуками и шкафами по стенам и обширную, но темноватую столовую, окна которой выходили на балкон. Где-то слышалась мерная трескотня швейной машинки, но нигде не было видно живой души.