Грушевой ещё раз обработал взглядом Брежнева.
– Ты, Лёня – умный и гибкий. «Несгибаемых», видишь, скольких согнули и поломали. Карьерные высоты – не для них, а для таких, как ты. Тебя не смущает термин «карьера»?
– Нет.
Леонид Ильич решил, что после такой дозы откровенности играть в лицемерие было бы слишком.
– И правильно, – в очередной раз одобрил Грушевой. – Ничего зазорного в этом нет. Это только дураки и «дюже идейные» полагают, что делать карьеру в партии – непорядочно. А карьера… Это – всего лишь служебный рост талантливого человека. А ты, Леонид Ильич – талантливый человек. Ты не засидишься на месте. С моей помощью или без – не засидишься. Так, что, я помогу тебе сегодня – ты поможешь мне завтра. Другой забудет добро – а ты нет. Вот ещё, за что я ценю тебя, Леонид Ильич.
– Я не подведу, Константин Степанович.
Брежнев был предельно серьёзен: он уже научился отличать дифирамб от трезвого расчёта.
– Можете на меня положиться.
– Уже ложусь! – рассмеялся Грушевой. – Готовься «сменить квартиру», Леонид Ильич! Кстати, ты собираешься к старикам на Новый год?
– Разумеется, Константин Степанович.
– Ну, так, загляни ко мне «на огонёк». За рюмочкой и договорим…
Дверь кабинета уже давно закрылась с той стороны – а хозяин всё ещё находился под впечатлением от визита. И гость, и его визит стоили и друг друга, и впечатления. А всё – потому что гость был гостем лишь сегодня: в перспективе он гляделся хозяином – и не только этого здания. И его перспективы становились уже и перспективами Леонида Ильича. По этой причине и небо было сегодня голубее, чем вчера, и солнце светило ярче…
Леонид Ильич бросил взгляд за окно.
– Как быстро пришла осень…
И действительно: хотя днём было ещё почти по-летнему тепло, вечерами становилось уже прохладно и даже холодно. А под утро иногда случались и небольшие заморозки. Берёзы и клёны, как самые чуткие из мира растений к приходу осени, первыми начали менять зелёные наряды – и как-то незаметно для глаза разукрасили городской пейзаж в жёлтые и красные тона.
Брежнев покачал головой.
– Да-а, летит время – не удержишь…
Опять нахлынули воспоминания: возраст, что ли? Грушевой оказался человеком не только слова, но и дела. Вскоре после рождества тридцать девятого он занял кабинет второго секретаря обкома, а уже седьмого февраля Брежнев стал секретарём обкома по пропаганде. Грушевой сразу же показал всем – и много больше, чем «кузькину мать». Он показал, кто является его фаворитом. Весь год они с Брежневым подпирали друг друга – и четвёртого апреля сорокового года Леонид Ильич был утверждён членом бюро обкома. А это – уже совсем другой уровень: «в наш тесный круг не каждый попадал».