– Вот! А ты говоришь, не больная.
– Не говорила я такого.
– Как же. Пришла вчера вечером, вся мокрая, нос красный, щёки красные. И заявляет мне такая, «мы всего один раз окунулись».
– Мама? – она села и подложила под спину подушку. – Я больше не могу это скрывать.
– Лежи, лежи.
– Нет! Я хочу тебе кое-что рассказать. Только ты послушай меня и не говори потом, что я сумасшедшая, ладно?
– Да Бог с тобой. Не буду, конечно.
– Всё началось пятого сентября, когда я получила письмо от Георгины. Нет, всё началось раньше. В августе двухтысячного. Когда папа… мой настоящий папа…
– Так, Света, опять начинается! – Валентина встала. – Ложись, я тебя умоляю.
– Мама, ты ведь обещала!
– Ложись, я тебе говорю, – она обняла дочь и поцеловала в лоб, заставила лечь, накрыла одеялом и пошла к телефону.
«Куда она собирается звонить?»
Догадаться было нетрудно. Сейчас приедет участковый врач, будет опрашивать, мама конечно скажет, что у девочки бред на почве переохлаждения.
– Мама, я всё придумала!
Поздно. Валентина уже говорила с врачом.
«Не с того надо было начать», – поняла она свою ошибку.
Мама была одной из обычных фиксируемых. Такие как она упорно отрицали то, что выходило за рамки их понимания. Тысячи лет промывки мозгов поколению за поколением не прошли даром.
– …Да, температура есть… Не знаю, вот только поставила мерять.
Как просто всё было у непосвящённых. Они думали, что цифры на градуснике расскажут о чувствах больного человека. Если кто-то говорит непонятные вещи, его принимали за больного. Ты должен думать как все. Говорить как все. Учиться и работать как все.
«Если что-то выглядит как утка, крякает как утка и плавает как утка… нет! Надоело быть уткой! Хочу быть собой. Человеком! Я расскажу людям правду. Всем людям на Земле!»
Света хлебнулся остывающего морса.
«Ну, может и не всем. Конечно, всем не получится. Но кому смогу. Хотя бы человекам семи. А те расскажут ещё семи, и будет уже сорок девять».
Она сама понимала, что это глупости. Кто поверит? Над ними пятнадцать тайных организаций, действующих по всему миру. Эти организации ворочают миллиардами, свергают правительства. Что может одна двенадцатилетняя девочка? Даже если она особенная. Но особенная ли? Все, в каком-то понимании, особенные, что не делает их сильными.
Две недели, пока лечилась, она ни с кем не хотела говорить. Приходили подружки. Настя, даже Юля. Света закрылась изнутри в комнате и не пускала никого, кроме мамы.