– Сахар – это сахар. Кофе должен быть с сахаром! А пирожное – это пирожное. Не нужно смешивать понятия!
Вчера в цветочном магазине, который выглядел как антикварный, в витрине стояла фарфоровая кукла. Он тогда подумал, какой гладкий и красивый материал – фарфор. А теперь подумал, что лицо Маши, ее щеки и лоб еще нежнее, еще прозрачнее. Между ними был маленький столик, она сидела на расстоянии вытянутой руки. Дмитрий отодвинулся, положил ногу на ногу.
– А это ничего, что мы встретились? Может, родителям сказать?
– Ничего, конечно! – моментально ответила Маша. Ни на один вопрос до этого она не отвечала без раздумий. – А как вы так с работы ушли? Вчера говорили, что заняты до отлета.
– На работе у нас… Ерунда полная. Поэтому я на вынужденном перерыве.
Ему показалось, что он хорошо ответил, и тут же понял, что не очень хорошо. Маша ждала другого. Ей, наверное, хотелось услышать, что он специально все бросил, чтобы встретиться. Положила подбородок на металлические перила. Зевнула. Спросила.
– А кто ваш любимый художник?
Он захотел все исправить, но подумал, что любой ответ будет банальным. Если сказать, что Климт или Брейгель, то банальность будет в распространенности ответа. А если назвать кого-то редкого, то – в оригинальничании.
– Не знаю, – ответил он, – никогда не определял специально. В каждом художнике что-то есть.
Плохо получилось, уж лучше бы назвал Дали, как все нормальные люди, все было бы в порядке.
– А у меня Яцевич! – задорно ответила Маша и запустила зубы в пирожное.
Это требовало пояснения. Но пояснения не было. Она только облизывала крем с губ и запивала кофе. Какой, к черту, Яцевич?
– Яцевич! – еще раз сказала Маша даже с легким укором, мол, «как можно не знать Яцевича?» – Люба Яцевич из Минска! Подруга Ксюши, сестры Иры, с которой Кирилл ходил. Ну, она малоизвестная, учится пока.
О господи!
– Вы так говорите, как будто я могу ее знать.
Маша на секунду задумалась и улыбнулась:
– Ой, да, простите… Просто она моя любимая. У нее есть серия подоконников и котов…
Дмитрий понял трезво, однозначно, что ничего взрослого в Маше нет, что она абсолютный, стопроцентный ребенок, и говорить с ней нужно, как с ребенком… Яцевич… Он приосанился, поправил галстук.
– А какие, Маша, у вас еще интересы?
– Я на яхте хожу!
– О, прекрасно!
Но так получалось еще хуже, он слышал себя со стороны, это звучало ужасно.