– Это невозможно.
– Почему?
Боб Денисов уставился на Елочку испуганными глазами и затвердил растерянно:
– Нельзя этого! Нельзя! Нельзя!
– Но почему же? – повторила она.
Вместо ответа он вывернул с самым серьезным видом карманы и произнес с комической беспомощностью большого ребенка, так мало гармонировавшей с его лицом факира и прямыми, словно высеченными из камня, как на статуях, волосами:
– Нельзя, потому что денежек нет, денежки – ау – плакали. Если будут цветы, не будет обеда. А посему я предпочитаю восторгаться речью «маэстро» без всяких вещественных доказательств. И кто не за меня в данном случаю, тот против меня, и того я вынужден считать моим врагом и искусителем.
– Присоединяюсь, коллега, ибо и мои карманы плачут, – заявил Береговой и с комической ужимкой пожал руку Бобу.
– Трогательное объединение! Где двое – там и третий! – И Федя Крылов мальчишеским жестом закинул им на плечи руки и закружил обоих по классу.
– Господа, шутки в сторону. Я хочу говорить серьезно, – сказал Борис Коршунов, – нам необходимо объединиться, собираться друг у друга по очереди всей компанией, читать классические образцы, декламировать, спорить. Кто согласен – подними руку.
Все, разумеется, оказались согласными, и одиннадцать рук взлетели в воздух.
– Ура! Виват! – прокричали юноши, но так несдержанно громко, что классная дама тревожно просунула в дверь свою черную, гладко причесанную на пробор голову.
– Господа, вы свободны и можете расходиться по домам. Завтра к девяти собраться без опозданий. Владимир Николаевич будет ровно в два. И завтра же с ним у вас начнутся правильные занятия. До свидания, я вас больше не задерживаю господа.
– Это очень мило с вашей стороны, Виктория Владимировна.
И «длинный факир», как я по старой институтской привычке давать прозвища уже успела «окрестить» Денисова, сделал такой великолепный поклон, что Маруся Алсуфьева взвизгнула от восторга и все мы покатились со смеха.
В вестибюле мы разбирали верхнюю одежду. У Ольги – стильная шляпа начала прошлого столетия, и вся она, с ее мечтательной внешностью, кажется барышней другого века. Недаром ее называли в институте «Пушкинской Татьяной». Это мнение разделял, очевидно, и Боб Денисов.
«Я вам пишу, чего же боле… Что я могу еще сказать», – запел он высоким голосом, подражая одной из оперных певиц.