Другие вещества оказывали избирательное парализующее воздействие. Они, к примеру, изменяли восприятие звуков и запахов, цветовые и вкусовые ощущения. Третьи были анальгетиками, лишавшими способности чувствовать боль: объект опыта продолжал беззаботно вилять хвостом, в то время как ему прижигали каленым железом ребра. А еще здесь были такие галлюциногены, что съешь их – и увидишь больше чертей, чем может поместиться в аду. От них сильные превращались в слабаков, храбрые – в трусов, а умные и осторожные очертя голову предавались немыслимым глупостям. Некоторые снадобья причиняли болезнь, сводили с ума или поражали отдельные части тела; иные, наоборот, могли, если повезет, исцелить либо облегчить ранее приобретенные немощи. Другие вещества уничтожали плод во чреве, убивали саму способность зачинать и вынашивать. Рас чуДесна ДЖО и благословите, Анания, Азария и Мисаил, Господа
[15], ибо воистину – еще чуть-чуть, и по мановению доктора Бойкотта и подобных ему начнут разверзаться могилы и мертвые воспрянут к свету дневному!
Возможно, тут мы немного преувеличиваем и забегаем вперед – натягиваем длинный лук, как говорят местные. Но как бы то ни было, нам доподлинно известно, что доктор Бойкотт не преминул бы заняться оживлением мертвых, если бы существовал хотя бы малейший шанс на успех. Он был высококлассным специалистом, от него ждали смелых инициатив, а те, на ком он ставил опыты, не имели перед законом никаких прав. Научное любопытство – такая же человеческая страсть, как и все прочие. Будучи в здравом уме, можно ли ждать, чтобы доктор Бойкотт спросил себя, а в своем лице – и все человечество: «Отмерено ли то количество знаний, коих мне позволено будет взыскать?» – вместо обычного: «Ну и что я могу узнать еще?» Экспериментальная наука есть последний цветок на древе аскетизма, и в этом смысле доктор Бойкотт был подлинным аскетом. Он наблюдал события, не вынося им оценки, и поистине являл собою ходячий парадокс. Его цель была благородна, его действия – безукоризненны, его сердце билось во благо всего рода человеческого. Пожалуй, билось даже чересчур сильно.
Работая, Тайсон обращался, хотя бы кратко, к каждой собаке:
– Ну вот, держи свою пайку, приятель… Ешь давай. А ты, старина, чего разлегся-то? Вставай, парень, бока отлеживать – никакого толку не будет…