Он отмахивается от меня рукой.
– Но запомните: с опубликованием своих шедевров спешить не надо. Как я жалел, что выпустил “Путь конквистадоров”. Не сразу, конечно. Жалел потом. Скупал его и жег в печке. А все-таки, к моему стыду, этот “Путь конквистадоров” еще и сейчас где-то сохранился. Ничего не поделаешь. Не надо торопиться. И все же много стихов “Романтических цветов”, уже настоящей книги, было написано еще в гимназии. Как, например:
Мой старый друг, мой верный Дьявол,
Пропел мне песенку одну…
Этот “старый друг” явился результатом двойки, полученной мною на уроке алгебры. И утешил меня.
Но это было уже в Царском, в последних классах.
В Тифлисе мы провели два года. Там-то я впервые и почувствовал себя тем самым поэтом, который
верил ветрам юга,
В каждом шуме слышал вздохи лир,
Говорил, что жизнь его подруга,
Коврик под его ногами – мир.
Гумилев любил играть во всевозможные, часто им самим тут же выдуманные игры. Особенно в “театр для себя”.
Осенью 1919 года, накануне второй годовщины Октябрьской революции – ее готовились пышно отпраздновать, – он с таинственным видом сказал мне:
– Завтра и мы с вами попразднуем и повеселимся. Не спрашивайте как. Увидите. Наденьте только ваше рыжее, клетчатое пальто и рыжую замшевую шапочку.
Мое рыжее, клетчатое пальто – я им впоследствии поменяюсь в стихах со статуей в Летнем саду:
А она уходит, напевая,
В рыжем, клетчатом пальто моем —
мое клетчатое пальто, привезенное мне во время войны из Лондона. Оно не очень теплое, а в Петербурге в конце октября холодно, и я уже ходила в шубке.
Но Гумилев настаивал:
– Наденьте непременно клетчатое пальто. Я зайду за вами в три часа, завтра.
Он пришел ровно в три. Хотя часов у него не было. Не только на руке или в кармане, но даже дома.
Его часы остановились еще летом. Часовщик за починку запросил несуразно дорого. Купить новые оказалось невозможным. С тех пор Гумилев научился определять время без часов, “шестым чувством-бис” – чувством времени.
– У гениев и кретинов чувство времени безошибочно. А я, как известно, помесь гения с кретином. Нет ничего удивительного, что за три месяца я ни разу никуда не опоздал. Все же, – рассказывал он мне как-то, – я сегодня утром так увлекся, переводя старинные французские песенки, что забыл обо всем, даже и о том, что должен быть на заседании “Всемирной литературы” на Моховой. Выхожу на улицу, спрашиваю первого встретившегося прохожего: “Простите, который час?” Тот в ответ развел недоумевающе руками: “А кто его знает?” – и побрел дальше.