Шрам все еще смотрит иронично.
– Оказывается, тебе никто не сказал, да и некому было… В том подвале, где все закончилось, ты находилась под наркотой. Специально вкололи, чтобы проблем не возникало, ведь один раз ты измудрилась сбежать. И когда появился Микель, тебе почему-то показалось, будто меня жестоко избивают. Хм! Нам пришлось наблюдать твои слезы, крики и мольбы о моей пощаде.
От воспоминаний Шрама душит беззвучный смех. Губы насмешливо кривятся. В уголках глаз собираются морщинки. Она вовсе не замечает насмешки.
– Это многое проясняет. Действие психотропного средства состроило ужасную картину, – девушка понятливо качает головой. – Вот только для меня все было по-настоящему! – отрешенно шепчет она. Широко раскрытые глаза со странной ясностью отражают накопленную боль.
– Мы заметили, – щурится Шрам, питаясь неприкрытыми эмоциями.
Девушка опоминается, вздыхает.
– Скажи, чем на самом деле закончилось?
– Порешали дела и разъехались. Никто никого не убивал, если ты это хотела услышать, – хмыкает он.
– Откуда тогда это? – кивает девушка на его правую щеку.
– Это другое, – уходит от ответа Шрам.
Тень размышлений касается нежного лица. Выходит, мучилась она напрасно? И, тем не менее, жалеть не о чем. Пусть мнимая, но все же гибель Шрама уже в Питере дала возможность многое понять и переоценить.
– А твой рассказ про то, как Таро не защитил Камиллу от брата… он мне тоже привиделся?
Скрипнув зубами, Шрам пронизывает девушку недобрым взглядом разворошенного осиного улья.
– Запомнила, значит… – он отзывается так глухо и так пугающе, что девушка вздрагивает. Под злобной бдительностью она сникает, избегая смотреть мужчине в лицо, встает, порываясь уйти.
– Прости… наверное, мне не стоило спрашивать, – возвращая бокал на столик, девушка расстроена. Не может она решиться продолжить попытку примириться, сгладить слишком острые углы.
– Сидеть! – приказывает Шрам, внушительно повышая голос. – Думала, просто прощенья попросишь и все?
– Какие у тебя ко мне претензии, не пойму?! – восклицает в сердцах она. Состояние едва не запачканной им чистоты женской неприкосновенности до сих пор выходит огнем и ознобом.
Шрам сумрачно молчит. Замер словно перед прыжком. Вязкая наэлектризованная тишина давит невыносимо. Становится тяжело дышать.
– Что смотришь? Почему не спросишь: каково