Унтер-офицер присел на корточки, глядя, как паз шпангоута садится по масленой бумаге. Мидель-шпангоут сел отлично. Как гигантские рога или как два ребра от хребтины величайшего животного возвышались над стапелем.
– Теперь, Таракити, давай твой шпангоут, – сказал Колокольцов. – Первый от миделя к корме. Глухарев и Аввакумов помогут.
Аввакумов – морской воин и мастер кораблестроения, большого роста, с широкими рыжими усами.
– Готов следующий? – спросил Путятин.
– Готов, Евфимий Васильевич. Все шпангоуты готовы. Подавайте сюда свой, – повторил Колокольцов, глядя на молодого японца тревожно, словно на экзамене при инспекторе он вызывал лучшего из своих кадетов.
Таракити вздохнул прерывисто и поспешил вниз. Хэй-бэй перепрыгнул прямо из стапеля на траву.
– Экий разбитной! Хоть в марсовые! – сказал Аввакумов.
Путятин еще прежде заметил этого длиннолицего проворного парня из деревни на тракте Токайдо[28]. Он спасал моряков Путятина. Он ведь еще и весельчак. И певец…
Таракити и Хэйбэй с товарищами понесли шпангоут.
– Дай пособлю, – сказал Маслов у трапа.
– Ничего, ничего! Я сам! – ответил по-русски Хэйбэй.
Матросы смотрели с недоверием и ревностью.
– Каково! – воскликнул сидевший на корточках штурманский поручик Карандашов, поднялся и дал дорогу адмиралу.
– Посмотрите, Евфимий Васильевич, как он линию приреза сделал! – обратил внимание адмирала Колокольцов. – Ее нельзя заметить, как будто киль и шпангоут срослись.
Адмирал нагнулся, посмотрел, потом достал лупу.
– Действительно, с трудом можно заметить линию замка.
– Вот он и сам… Матросы зовут его Никита…
– А как твое настоящее имя?
– Таракити. Артельный староста, – пояснил Таракити по-русски и взглянул на Колокольцова как бы в поисках одобрения.
Александр Александрович Колокольцов молод, исполнился двадцать один год ему. А чем не инженер! И японца нашел по себе!
Вносили третий и четвертый шпангоуты.
– Пусть Таракити объяснит, как пилами делали шпангоут, – обратился адмирал к переводчику.
Таракити стал рассказывать.
Путятин, выслушав, обнял японца.
– Спасибо, дайку-сан!
«Дайку-сан? – обмер Таракити. – Господин плотник?»
«Оба еще мальчишки!» – хотел бы сказать Путятин. Что-то еще более значительное, чем сознание разрушаемых сословных перегородок, шевельнулось в душе адмирала-мореплавателя.
– Путятин ни атама о! – сказал Евфимий Васильевич по-японски словами песенки и постучал себя по голове, показывая, что забот много, атама о побаливает.