И тут я стал засыпать, но это был не совсем настоящий сон. Это было где-то между сном и явью, и в какой-то момент я услышал, что я говорю, говорю какую-то ерунду, и очень быстро. То, что я говорил, звучало как келхэмвньюаркекелхэмвньюаркекелхэмвньюарке. В любом случае глупость полная, потому что Келхэм не в Ньюарке, а в двух милях от него, там, где погиб Отец. Только вот голос мой становился всё громче, но несмотря на то, что я себя слышал, остановиться я не мог из-за того, что не до конца проснулся. Тогда я услышал оглушительный хохот, это был Доминик, и я проснулся. Мне стало страшно от того, что он слышал и стал повторять келхэмвньюаркекелхэмвньюаркекелхэмвньюарке, и потом остальные мальчики засмеялись в темноте, и во всей ВСЕЛЕННОЙ не осталось ничего, кроме этого смеха.
– Шлем психованный, совсем двинулся, – сказал Доминик.
– Псих, псих, псих, – подхватил Джордан.
Но это был ещё не конец. Мои веки тяжелели, даже когда мозг лихорадочно соображал. Я снова провалился в сон, в плохой сон, в кошмар, и я не помню, о чём он был. Когда я проснулся, я стоял на деревянном полу, окно было разбито, на моих руках была кровь, я что-то орал, и свет был включён, и Мистер Розен держал меня за плечи и говорил:
– Филип, всё хорошо, успокойся.
Я оглядел лица вокруг, и у всех были испуганные глаза, даже у Доминика. Эти глаза множились и множились у меня внутри, ноги ослабли, и я рухнул на пол, и снова наступила темнота.
На следующий день Миссис Фелл спросила, хочу ли я вернуться домой. Она сказала, что звонила Маме, она волнуется, но решение оставила за мной и Миссис Фелл.
– Мама хочет, чтоб я вернулся домой? – спросил я.
Миссис Фелл подняла свои прекрасные глаза и сказала нежным, как пёрышко, голосом:
– Она сказала, что, если ты хочешь домой, поезжай.
Мне до конца не было понятно, хотела ли Мама, чтобы я вернулся, или нет.
– Тебе не придётся спать в конюшне сегодня. Ты можешь ночевать в другом корпусе с Мистером Розеном, – сказала Миссис Фелл.
Я думал об этом предложении, думал о том, что случилось бы, если бы я вернулся домой и пошёл в школу. А ещё я думал о римских легионерах, служивших двадцать пять лет без возможности вернуться домой. Я посмотрел на свою руку в пластыре с двумя коричневыми пятнами крови, как будто это были чьи-то глаза, и вспомнил, что Призрак Отца велел вести себя как обычно.