САРА. Ты говоришь метафорически.
КЕЙТ. Я говорю о дьяволе. Дьявол – не метафора. Дьявол реальный. Я знаю, когда он прикасался ко мне. Черный автомобиль. Уехал под дождем.
ХЕЙД. Жуткая темнота в этом месте.
КОРРИ. Дом словно соткали из теней. Пахло в нем, как на чьем-то чердаке. В чьем-то подвале. Чьей-то старой мебелью. Чьими-то воспоминаниями. Она слышала тиканье часов. «Кто здесь живет?» – спросила она.
ХЕЙД. Никто. Никто здесь не живет.
КОРРИ. Ты здесь не живешь?
ХЕЙД. Здесь давно никто не жил.
КЕЙТ. И после этого девушку никто не видел.
КОРРИ. Там был удобный диван, потерявшаяся девушка очень устала, поэтому легла, закрыла глаза, только на минутку, а потом, в ее сне, кто-то к ней прикоснулся.
САРА. Ты видела этот автомобиль, до или после?
КЕЙТ. Он превратился в ящерицу и исчез в ливневом стоке.
КОРРИ. Может, это все сны, думала она. Один в другом. Как русская матрешка.
САРА. Что ты делаешь?
КЕЙТ. Я не знаю, что я делаю.
САРА. Почему ты это делаешь?
КЕЙТ. Я не знаю, что я делаю. Что-то происходит, и это как воспоминание.
САРА. Послушай меня. Это не шутка, и я не играю в какие-то игры. Речь идет о моей дочери. Поэтому не говори мне о дьяволе и людях, прекращающихся в ящериц и исчезающих в ливневом стоке. Ты меня понимаешь?
КЕЙТ. Я ничего не понимаю. Я говорю на четырех сотнях языков, но не понимаю ни на одном.
САРА. Я говорю о моей дочери. Это мой ребенок.
КЕЙТ. Не плачь, сладенькая.
САРА. Я не плачу. Я злюсь.