Когда шумы выстрелов раздались по его этажу, Канцлер засмеялся ещё громче и, торопясь, выскочил в коридор.
Всё было в дыму и в пыли, охранники лежали мертвыми на полу. Другие охранники, что участвовали в этом, шли рядом с роботами.
«Переворот начался!» – злорадствовал Канцлер.
Йоган уже стал слышать происходящее.
Милана, что только что подала судье кофе, направила в его сторону пистолет:
– Даже не думайте!
Судья Йоган, осторожно поднимая руку, отказался от попытки достать собственное оружие из секретера.
– Милая, вам бы не стоило в этом всём участвовать, – пожалел он её.
– Не надо меня отговаривать, всё уже решено! – выкрикнула Милана.
– Но я ведь могу выпить кофе, что вы мне принесли? – с улыбкой на лице спросил Йоган и, не дожидаясь ответа, с деликатной аккуратностью поднял чашечку и преподнёс к губам.
Он глубоко вздохнул этот аромат… Аромат кофе словно расслабил его мозг и сделал его яснее.
Роботы вторглись в зал Йогана, но сзади раздался безумный крик Канцлера:
– Не стрелять! Не стрелять!
Суетливая походка привела его к рабочему столу Йогана.
– Это всё, ублюдок! Но сегодня умрёшь не только ты! – выругался Канцлер.
Двое роботов тащили за руки… дочь Йогана.
Йоган столь умолительно посмотрел на него, а потом на бедную Эстер!
– Да-да! Ты думал, можно просто так украсть у меня сына, урод! – с пеной у рта крикнул обезумевший Канцлер.
Роботы кинули Эстер на пол, после чего Рихтарг взял её за волосы.
Молодая девушка проливала слёзы и не понимала, что происходит.
Йоган не нашёл ни одного слова!
Оборот достал нож.
– Постойте, – сказал Йоган, – что же вы делаете?!
Но Канцлер уже нанёс рану молодой девушке.
Кровь облила её платье. Канцлер разъярился и нанёс ещё, и ещё, и ещё удары ножом, после чего наотмашь ударил её тыльной стороной кисти по лицу.
Бедная Эстер упала, оставив всякую надежду на жизнь. Невинная кровь пролилась по полу, и лишь горечь отца могла с достоинством оценить всю степень значимости её утраты.
Безумный Канцлер суматошно радовался, но не хохотал, потому что неким глубоким нутром ощущал всю преступность и несправедливость содеянного. Но столь бездонно спрятанным нутром… что, по сравнению с этим, даже самая большая пучина, на которой мог бы когда-либо затонуть корабль, оказалась бы всего лишь на расстоянии вытянутой руки человека. И лишь одна вещь имела здесь и сейчас для него значение: некое слитное, запаянное словно под высокой температурой, неотделимое и единое чувство мести и жажды власти. И Оборот полностью поддался этой алчной страшной страсти, безоговорочно, безоглядно, но в такт внутренней качающей и холодной волны Тлена.