Мы ещё немного выпили, я вновь лёг на спину, смотрел в небо и дожидался падающей звезды, чтобы загадать какое-нибудь желание. Падающих звёзд оказалось много, а желаний было мало, потому что всё и так было хорошо. Здесь, под этим бездонным небом, мы ничего не задумывали, не делили и не замышляли.
Братья говорили о чём-то у вновь разгоревшегося костра, и ночная птица выпь плакала на дальних болотах, а я растворился потихоньку в небе и очнулся от того, что Средний трепал меня за плечо.
– Э-эй, старшинка, – Средний, будучи подшофе, иногда называл меня так, потому, что на срочной я дослужился до старшего сержанта, и из-за каких-то своих ассоциаций, относящихся к его времени в лётном училище, – заснул, что ли? Иди в палатку спи, а то проспишь зарю… Завтра отстоим, быстренько соберёмся, и по берегу часок поездим… может, что на воде будет… Домой пораньше надо, мне утром в Симферополь…
Да, я легко мог проспать зарю, до той поры, когда палатка не раскалится от утреннего солнца… Братья-то, конечно, зарю отстоят в любом случае.
Перебравшись в палатку, я спокойно заснул. Если бы я знал, если бы… мы знали, что новое время уже в пути. Впрочем, может быть, это только я не догадывался. Да и знали бы, то что? Делай, что можешь…
Я думал об этом много… когда уже прервалось время потерь.
Наступившее на их горло новое время не было временем моих братьев. Потому что, не мог Старший солить селёдку в главном цеху новенького завода, о машинах которого, купленных за валюту, напоминали только толстенные, торопливо спиленные ржавые пеньки анкерных болтов, торчащие из пола… Не мог Средний считать прибыль от перевозки пьяных «манагеров» на курорты Турции умыкнутыми «Тушками» собственной авиакомпании, одной из тысячи вдруг наплодившихся.
Зато и не предали они никого. И ничего…
А новому времени – новые люди.
Моя матушка была мудрою женщиной, и даже в пору далёкого малолетства с уважением относилась к нашему с братьями праву на свободу и доверие, конечно, до известного предела, когда заслуженный подзатыльник остаётся единственным разумным способом завершить дискуссию о допустимом и невозможном. Конечно, есть какая-то вероятность, что связано это было с полученным когда-то педагогическим образованием в традициях Макаренко, но полагаю всё же, что всё дело в приверженности народной традиции, не раз транслировавшейся ею во фразе «воспитывать можно, пока дитя поперёк лавки лежит, а уж как легло вдоль…». Мне, кстати, тоже кажется, что homo, даже если он вполне sapiens, а не только erectus, не склонен учиться на чужих ошибках, и пусть уж он