Подошел, молча скользнул взглядом по изображенному на шкафчике новичка горшку, оценивающе принюхался к субстанции, покрывавшей дверцу Гестова шкафчика, дрогнул бровью, хмыкнул коротко.
– Значит, так. Якушкин…
– Якут, – буркнул тот тихо, но Савва услышал, конечно.
– Ну Якут так Якут, не возражаю. Пока Якут отмывает шкафчик Геста, Селин ликвидирует… художество на дверце его шкафчика.
– Почему я-то? – занудил Рудик.
Тренер взглянул на него так, как могла бы операционная медсестра смотреть на объявившегося в ее стерильном царстве таракана. Верхняя губа его брезгливо вздрогнула:
– Потому что я так сказал.
Он присел на длинную низкую скамейку, тянувшуюся между рядами шкафчиков, помолчал, вздохнул.
– Я-то думал, вы взрослые мужики, а вам палец покажи, хихикать начнете. А если у чемпиона штаны будут мокрые, тоже смешно?
– Да ладно, у чемпиона! Так не бывает! – буркнул кто-то.
– Еще и не так бывает. Когда первый раз с парашютом прыгают, примерно половина с мокрыми штанами приземляется. И это вовсе не значит, что они трусливее, чем другие. Вы же помните Виталика с его привычным вывихом. Слабый сустав. Природа так распорядилась. А у кого-то слабый сфинктер в мочевом пузыре. А у кого-то, боже упаси, сердечные клапаны. Так что сфинктеры – это, дети мои, пустяк из пустяков. Жить и заниматься чем хочешь не мешает. Да чего там! Я сам лет до тринадцати в постель мочился.
– Заливаешь! – Ярик, как многие «старички», к Савве обращался на «ты».
– Сейчас – нет, а тогда… Селин, ты чего застыл? Работай давай!
– Оно не оттирается… – заканючил тот.
– Твои проблемы…
– А если пемзой? – предложил Стасик, который готов был помочь каждому и в любой момент.
– Пемза краску сдерет, – веско предупредил серьезный Генка.
– Я закрашу потом! – оживился Рудик. – Я видел, у нас еще осталась та краска. Можно?
– Ладно.
– Степан Анатольевич, я все, – негромко сообщил Якут. – Только тряпка… воняет теперь. Взять домой постирать?
– Да выкини просто, ветоши хватает.
Тренер еще немного помолчал, словно решаясь на что-то.
– Да, в постель я действительно мочился. Дома-то еще ничего, но отправили меня на лето в пионерский лагерь. Директорствовал там некий… пусть будет Николай Петрович… И вот стою я на утренней линейке. В центре. А рядом простыня с желтым пятном вывешена. Николай Петрович свято верил в великую воспитательную силу коллективного воздействия. Вечером я сбежал, конечно.