1910-е годы – это время триумфа искусства над жизнью. Ярчайший пример – журнал «Аполлон». Созвучно излюбленным темам Мандельштама и других акмеистов (античность, русский ампир, пушкинский Петербург) творчество сотрудничавших с этим журналом художников – А.Остроумовой-Лебедевой, А.Бенуа, К.Сомова… Все это – сверхмодно в ту пору.
В определенном смысле, акмеисты в первой половине ХХ века шли «против течения»: ведь они жили в эпоху разгула радикального модернизма, своевольно отказывавшегося от всех прежних эстетических и этических ценностей, накопленных человечеством. Гуманизм потерял религиозную основу – и все «пошло вразнос»…
Мандельштам не приемлет пышно-беспредметные поползновения символистов – с их «мостами в вечность». Символистскому «культу музыки» он противопоставляет образы архитектуры. Он отторгает поражающую его интеллектуальную нищету футуризма. Поэзия для него – это дар свыше, предназначение, тайная музыка сфер.
Кисть его импрессионистична:
Я не поклонник радости предвзятой, -
Подчас природа серое пятно, -
Мне в опьяненьи легком суждено
Изведать краски жизни небогатой…
И окружен водой зеленоватой,
Когда, как роза, в хрустале вино, -
Люблю следить за чайкою крылатой!
Книжный путь к чужой культуре обернулся выгодой, как и отстранение в детстве от всех языков…
Если в первом мандельштамовском сборнике – лишь 23 стихотворения, то во втором издании «Камня» (Пг.: Гиперборей, 1916. – 92 с. – 1.000 экз.) – уже 67. Друг поэта – С.Каблуков – заметил в связи с этим: «…До 27 стихотворений, отнюдь не плохих, а иногда и превосходных, не включены автором, отчасти по мнительности, отчасти по капризу». (6)
Со второго издания «Камня» излюбленным принципом размещения стихов в сборниках поэта становится хронология: в тематические циклы он свои сочинения не сводил.
Третье издание «Камня» вышло уже в советские времена – в июле 1923 года, в госиздатовской серии «Библиотека современной русской литературы» (М.-Пг.: ГИЗ, 1923. – 98 с. – 3.000 экз.).
Мандельштам откровенно называл имена тех своих наставников, которые повлияли на формирование «поэтического лица» первых его книг. По собственному признанию, его программа – сочетать «суровость Тютчева с ребячеством Верлена», высокость с детской непосредственностью.
Вместе с тем, в своих стихах, где поэт – и архитектор и строитель в одном лице, он ворочает огромными глыбами времени, мыслит веками и эпохами: