– Слушаю. Только думать об этом некогда. Слишком уж ты радикально, по-детски как-то всё изложил. Ну, готово. Куплю поесть по дороге, если не забуду. До вечера, ненормальный!
За время тирады Самуила, Саша успел сбегать умыться, одеться, накинуть любимую толстовку, которую никогда не застёгивал и даже немного посвежеть. Он схватил свою рабочую сумку и прокричал эти последние слова уже будучи в коридоре.
– Сам ты ненормальный, внучек! – послышался голос слегка протрезвевшей, но оттого ещё более жуткой старушки. Своими слепыми, но очень любопытными глазами она выглядывала из комнатушки, по-видимому решив, что привычное в доме оскорбление адресовано ей.
Самуил тихонько притворил дверь, защёлкнул замок и, тяжело вздохнув, упал в свой уголок, где ютился у Саши по дружбе.
Голодный и совершенно не отдохнувший Саша торопился успеть на свой рабочий автобус. Мысли его, большей частью, занимало прочувствование наслаждения этими минутами прекрасного утреннего одиночества, где нет никого. Ему одинаково страшно не хотелось: что идти на работу, где он ужасно уставал физически и, к тому же, имея мнительный ум, весьма активный и раздражительный – получал стресс; что возвращаться домой, и видеть опять эту грязь, вонь, ненавистную бабку и всё остальное, что там присутствовало.
О соседе своём он, конечно, думал хорошо; любил его за неизбывную своенравность, за, пусть и наивную, но всё же свободу мысли и за силу воли, что могла сойти и за глупость, но позволяла ему плевать на привычные порядки общества, не работать и только получать какое-то мизерное пособие, бог знает за что и почему ему выдаваемое, но на которое, тем не менее, можно было по крайней мере скудно питаться. Дружили они с совсем недавнего времени, но Саша рад был принять того к себе, тем более что хоть так он мог получать, пусть и небольшое, однако же удовольствие от нахождения у себя в квартире, где, по его мнению, лишь «гнёт и унижение».
Самуил, между тем, был в принципе единственным посторонним человеком, допущенным Сашей увидеть весь «стыд и позорище» своего дома. Саша несоизмеримо сильно трепетал по поводу собственного жилища и презирал себя за то, что ничего не меняет, хотя, впрочем, всегда находил для себя же отговорки по типу: «Ну, вот помрёт и посмотрим…» или «Как только