Мой интерес к творчеству Горенштейна начался в Москве с пьесы «Бердичев» (1975), напечатанной за границей: ее дал мне в 1984 году читать Марк Розовский. Помню впечатление от первых страниц и от главной героини Рахили Капцан. Впечатление не очень приятное, так как Горенштейн, описывая с натуры свою тетку, ничего не приукрашивал и нарисовал ее скорее антипатичной: грубой, необразованной, злоязыкой, всех проклинающей и выгадывающей копейки даже за счет собственной старшей сестры Злоты. Я был тогда вполне в плену «гетто-комплекса» (я не знал тогда этого слова, впервые услышав его позднее в Берлине от Горенштейна, для которого, как я узнал в дальнейшем, это было очень важное понятие в еврейском дискурсе), и меня коробило такое изображение еврейской женщины. Эти чувства мешали мне тогда оценить революционность самого факта изображения евреев, табуированных до того в советской прозе. Но что удивительно: дочитывая пьесу, я неожиданно поймал себя на том, что как-то незаметно для себя успел эту в чем-то неприятную Рахиль Капцан… полюбить. Полюбить, несмотря на все ее недостатки. Как сотворил автор со мной это волшебство преодоления первого впечатления от человека? Не знаю, но это действительно маленькое художественное чудо.
Пьеса рассказывает о послевоенной жизни потерявшей на фронте мужа Рахили, ее семьи и соседей по бердичевскому дому и двору (русских, евреев, украинцев, поляков). Время действия охватывает период более чем в тридцать лет.
Потом, спустя 14 лет, я оказался в Берлине и мне захотелось устроить публичное чтение пьесы «Бердичев» по ролям. Мне удалось собрать смешанную группу актеров (двоих профессионалов, но в основном любителей), и мы начали репетировать. Я знал, что Горенштейн живет в Берлине, узнал его телефон, позвонил и попросил напеть те песни, которые были в тексте.
Так я увидел Горенштейна первый раз. Он показался мне похожим на боцмана, так как дома любил ходить в тельняшке. Он напел мне все песни, а потом пришел на чтение. Это было 7 июня 1998 года. Несмотря на душный день, пришло немало людей, и чтение примерно одно трети огромной пьесы (чтение всей пьесы заняло бы не менее семи часов) имело успех, публика смеялась, и, как я потом узнал от Мины Полянской (она рассказала об этом на поминках), Горенштейну понравилось и он об этом неоднократно говорил.