Блондинчик…
Самодовольный, наглый тип. Один из тех, что балдеют от звука собственного голоса. Холеный, породистый, блестит, как новый пятак, да и стоит столько же. Наверняка воображает себя киноактером, за которым бегают две колонны истеричек с криками: «А-а-а, это сам Хрен-пойми-как-его-там! Сейчас я кончу!»
Господи… да я ведь ненавижу мужчин…
Или думаю, что ненавижу? Но точно не доверяю им с некоторых пор. Никому, кроме собственного брата, которому даже нет семнадцати. Иногда всерьез размышляю о том, чтобы стать феминисткой, но откладываю важное решение до тех пор, пока не выясню, что за зверь такой этот феминизм. Поэтому понадобится как минимум погуглить странное слово.
Но мне лень. Вернее, некогда – все свободное время уходит на придумывание планов, как заработать побольше денег, чтобы можно было где-нибудь осесть на постоянной основе, купить жилье и оплатить обучение брата в университете. К тому же надо еще свои цели постепенно осуществлять. А пока меня вполне устраивает термин «мужененавистница» – здесь хотя бы со значением все более-менее понятно.
И наплевать, что для многих это синоним неудачницы. Просто я обещала себе, что впредь не позволю мужчинам причинить мне боль. Никогда ни к одному из них ничего не почувствую. Никого не полюблю. Стану стервой. Обещала.
Обещала…
Впервые я увидела его, когда сбежала из детдома. Туда меня с братом отправили после автокатастрофы, унесшей жизни наших родителей.
Я не могла дождаться восемнадцатилетия, чтобы убедиться в том, что мой дядя, конченый алкаш, продал нашу квартиру через ушлых риелторов. Зашла в дом и увидела все собственными глазами: новая дверь, новые замки, новые жильцы. И ни следа от родственничка – тот, по слухам, стараниями своих же «благодетелей» догнивал где-то в лачуге в глухой деревеньке.
Тощая девчонка, жиденькие волосы, старый свитерок – еще из прошлой, счастливой жизни, – короткая юбчонка и серые кеды со сбитыми носками. Мне некуда было податься, да и не хотелось: так что надо топать в детдом к брату, ведь парнишка, которому не исполнилось и пятнадцати, тоже не имел в этой жизни никого, кроме сестры.
Выскочила из подъезда, размазывая по лицу слезы рукавом, и села прямо на бордюр. Обхватила колени руками и принялась реветь в голос. А перед глазами так и мелькали картины из прошлого: мы всей семьей едем на море, отдыхаем в парке, выходим из этого самого подъезда вчетвером, чтобы разбежаться в разные стороны – кому в школу, кому на работу, – чтобы вечером встретиться за ужином, когда за столом не смолкали веселые разговоры.