В тот вечер Лева куда-то исчез. Меня не особенно беспокоило его отсутствие – мало ли, может, к кому в гости зашел или спать пораньше завалился после ужина. Мы со Славиком, намазавшись, как и все, из тюбиков репеллентом «Дэта» от комаров, устроились в кафе на конце дальней лавки, слушая окружающих. Студентки-латышки в этот вечер много пели на своем красивом незнакомом языке, в основном что-то протяжное и лирическое. Воздух, насыщенный сильным ароматом пихты, привычно гудел висящей в воздухе взвесью из бесчисленной кровососущей братии. То и дело над костром стремительным угловатым полетом проносились небольшие летучие мыши-ночницы.
Ближе к полуночи все начали расходиться, ушли и мы. Левы в палатке не было. Забравшись в ватные спальные мешки, мы со Славиком прикончили сотню успевших залететь под москитный полог комаров, задули свечку, рассказали на ночь друг другу по страшной истории и быстро уснули. Спалось нам тогда по молодости и на свежем воздухе всегда хорошо. Но утром на наших широких нарах, застеленных пихтовым лапником, Левы снова не оказалось. Нетронутый спальник говорил, что он и не появлялся. Это уже было тревожно и непонятно.
Возле кухонного навеса с ветки лиственницы на толстой проволоке свисал кусок рельса. Рядом, на сыромятном ремешке находился подвешенный на гвоздь полуметровый отрезок толстой арматуры. Дежурные по кухне дважды били ею по рельсу минут за пятнадцать до начала завтрака, обеда или ужина. Это называлось «первый блям». Когда еда была совсем готова, в рельс стучали уже трижды. В полусотне метров в большом рубленном доме с пристроями по сторонам располагалась лаборатория, за ней, огибая крупные кедры и пихты, разбегались две тропки, вдоль которых нестройно белели жилые палатки. В них, чаще по двое или по трое, жили специалисты и студенты.
Отправившись после второго бляма на завтрак, мы со Славиком обнаружили за столом целого и невредимого Леву, с аппетитом уминающего гречку с тушенкой. Перебивая нас и рассказывая потоком старые анекдоты, он так и не дал возможности спросить – куда же он подевался ночью. Судя по сияющим глазам и приподнятому настроению, в Левиной жизни явно что-то произошло, и это что-то его очень и очень радовало. Славик, глянув на него, потом на меня, что-то сказал про «шерше ля фам». Мне такой вариант показался маловероятным.