Обученный своим наставником дворником Энгельгардтом Потаповичем, бывший нерадивый комсомолец Царскосельский догадывался, что его короткая перебранка с пенсионером-стяжателем уже стала в деталях известна всем обитателям коммунального общежития. Гордые владельцы отдельных комнат и подсобных помещений жили по законам первобытного общества, предполагавшим острый нюх, острый глаз и острый клык.
Недоверие и всеобщая подозрительность властвовали над смешными понятиями человеческого сострадания и взаимопомощи. Особым полем битвы, на котором периодически вспыхивали большие и малые схватки не на жизнь, а на смерть, считалась общая кухня и примыкавшая к ней единственная уборная на одно очко. На площади в тридцать квадратных метров время от времени звучала самая изощрённая перебранка, сдабриваемая смачными матерными плевками.
Закопчённые до ручек кастрюли и сковороды, подгоравшие на чадящих примусах и керосинках, находились под неусыпным контролем всё замечающих глаз. Случайно выловленные в картофельном супе щетина от обстриженной сапожной щётки или обмылок хозяйственного мыла моментально вызывали шквал бездоказательных обвинений всех по кругу.
Тут же опытные бойцы, как по команде, хватались за швабры и веники, чтобы начать рыцарский турнир. После часа ожесточённого сражения мастера (или мастерицы) фехтования покидали торжище, чтобы заняться своими размочаленными причёсками, сломанными бигудями и размазанной по исцарапанным щекам губной помадой.
Остановившись перед дверью, за которой проживала личность со столь незаурядными способностями, как Касьян Голомудько, его друг и деловой партнёр Митрофан Царскосельский пару раз глубоко вздохнул и только после этого осторожно постучал костяшкой указательного пальца.
Дверь моментально распахнулась, и на пороге возникла колоритная фигура художника-концептуалиста Голомудько, человека среднего роста, отпраздновавшего свой тридцатилетний юбилей лет пять назад, с давно не чёсанной шевелюрой в мелких кудряшках и золотой фиксой во рту с правой стороны.
– Ты? – спросил Касьян.
– Я, – ответил Митрофан.
– Пришёл?
– Пришёл.
– Ко мне?
– К тебе.
– Зачем?
– Затем.
Художник Голомудько, шаркнув матерчатыми домашними тапочками со смятыми задниками, сделал шаг в сторону и произнёс:
– Проходи, только учти, я очень и очень занят.