Чуть ли не на каждом углу профессор обнаруживал невесть откуда взявшиеся угрюмые казачьи патрули. Они провожали Кукушкина подозрительными взглядами, а беспокойные их рысаки, нетерпеливо прядая ушами, рыли копытами серый московский снег. Атмосфера непонятной тревожной скованности усиливалась ворохом различных препонов и ограничений, что сыпались на голову Валерия Степановича, как из рога изобилия: тут запрещён вход, там – выход, тут не стой, туда не ходи, «Закрыто», «Запрещено!», «Ремонт», «Переучёт»… «Последствия коронавируса», – предположил профессор.
В Первопрестольной Кукушкин не был пять лет. Теперь он не узнавал столицы. Москва раздобревшей купчихой угрюмо куталась в сизое облако едкого дыма, как в шарф, зло оплёвывая приезжих снежной кашей из-под миллиона колёс. Эта стрекочущая, орущая, сияющая сотнями огней, бесконечная ярмарка чиновничьего тщеславия в интерьерах потёмкинских деревень, с обратной стороны которых лишь непонятный страх, мрак да уныние; вся эта дикая круговерть лубочной свистопляски по команде; весь дутый пафос тонн отсыревшей штукатурки на рыле сытого официоза; всё «доброе-вечное», плетьми директив загнанное в суровые рамки дозволенности; всё, что до боли напоминает выкрутасы изнасилованного паяца с зашитым ртом, пляшущего по указке под неслышный аккомпанемент, – это то, чем стала Москва. Теперь это столица неприкаянности, юдоль затравленности. Город потухших глаз и ампутированных душ…
В номер Кукушкин вернулся подавленным и задумчивым. Он устало снял пальто, подошёл к окну. Через улицу был дом с аптекой, налево – заснеженная стройплощадка с уснувшим гигантом-краном, направо – тот самый бурлящий проспект. Вдали над зданием МГУ мрачно шлялись без дела клочки тёмно-лиловых туч, похожих на чьи-то внутренности. Своей небрежною рукой вечер сгрёб карамель жёлто-зелёных огней в кулак. Надвигалась ночь. Было тягостно и одиноко.
Кукушкин зашторил окно, сел на кровать и включил плазму. Ток-шоу, сериалы, мельтешня и глупость. Устал. Выключил. Разделся. Лёг на кровать, зажёг ночник, зашуршал недочитанными «Ленинскими известиями» и уснул, выронив газету на пол. И привиделось ему, будто носится он над бушующим морем, пытаясь поймать сачком своего орла из вод морских. Злится, матерится, а толку ноль… Вот такой глупый сон.