– Не надо… я прошу…
– Чё ты там гундосишь? Не слышу ни хрена…
– Не трогайте сына, умоляю!
Жуя зубочистку, безликий вальяжно откинулся на спинку стула.
– Оба-на! Гляди, какие слова вспомнил! «Умоляю»… Этак к концу беседы на французский перейдём. Ву компро ме, ле профессор? Ну, умоляй меня, Кукушкин!
– Только не сын!.. – трясся бедный Валерий Степанович. – Пожалуйста… Всё что угодно…
– Прямо-таки всё? – оживился истязатель. – Гм… Дай подумать… Слушай, а давай ты на колени встанешь прямо посреди этой сраной столовой, а? Должны же враги родины платить за свои преступления!..
– Что?
– То! Искупить, говорю, готов?
– Как?
– Кровью! Как…
Профессор поднял на безликого полные муки глаза.
– Зачем вы это делаете?
– На колени.
– Не надо…
– На колени, гнида!
Кукушкин начал медленно, как тесто, оседать на пол.
– Хватит! – незнакомец подхватил Валерия Степановича под локоть. – Сядь на место, дятел. Люди оглядываются…
Профессор без сил шлёпнулся на стул, опустив глаза. Слова незнакомца отдавались в голове гулким эхом. Что-то жгло щёки Кукушкина. Он провёл дрожащей ладонью по лицу и понял, что это слёзы.
– Хочешь, спасти своего засранца? – спросил безликий.
– Умоляю…
– Хорош ныть! Значит так, ты прекращаешь своё расследование и больше никуда не названиваешь. Никаких судов, понял? Сиди в своём НИИ, скрещивай полудохлых кур и молчи в тряпочку. Ты меня услышал, профэссор?
Кукушкин молча кивнул.
– Вот и чудно, – ощерился незнакомец, вставая. – Да, пока не забыл… О нашем разговоре никто не должен знать. Если коллеги поинтересуются, кто приходил, скажешь, мол, старый приятель… Не заставляй меня возвращаться – плохо кончится. Да подбери ты сопли, пока они в тарелку не упали!
С этими словами безликий взял компот профессора, смачно причмокивая змеящимися губами, сделал большой глоток и шумно выдохнул.
– Хху-у… Так… Считаю проведённую с тобой профилактическую беседу законченной. Надеюсь, стороны пришли к консенсусу?
Валерий Степанович опять кивнул, глядя в пол.
– Замечательно! Не провожай меня, не надо, – усмехнулся безликий, вытирая рот бумажной салфеткой. Когда Кукушкин, набравшись храбрости, поднял многострадальную свою плешь, стерпевшую за один сегодняшний день унижений и ужаса больше, чем за всю прежнюю жизнь, то, к удивлению своему, заметил, что мучителя и след простыл! Валерий Степанович помотал головой. Перевёл дыхание. Пытаясь собраться с мыслями, пожевал кусок хлеба без выражения лица… Гипноз незнакомца понемногу таял, но дрожь в членах всё ещё жила. И тут его словно молнией ударило – Толик! Валерий Степанович принялся звонить сыну на мобильный. Тот был на уроке, и потому звонок отца ввёл его в лёгкое замешательство: в трубке было слышно, как сын просит учительницу разрешить ему выйти в коридор.