Но и здесь (уж откуда, нивесть)
Завелась бы шишига какая, шишимора,
Аль бо мышь на крылах, нетопырь,
И уж эта бы тварь непременно,
Всё пресветлое в мире гнобя,
Вкось, зигзагами светопись рая дробя,
Сокровенные литеры путая,
Гнев бы вызвала (якобы на себя),
В искушенье ввергая какого-нибудь шелопута и
Тот, несчастный влюблённый, или пьяная просто свинья,
Каменюги швырял бы в неё
(Мимо мыши, конечно, но руша края
Дивной крыши) —
Ох, и сдал бы несчастный на волю бездомной судьбы
И себя, и, что хуже ещё для мечтательного бытия,
Искалеченное без родоначального «Я»,
Изувеченное в заварушке нетрезвой – «Кабы».
Вот уже и – «Абы…»
«…кто остался на трубе?..»
Кабы «бы», да «кабы»,
Да еще бы печальное «якобы»
О бессмертии речь завели, о веках,
О превратностях букв в свете личной судьбы,
Притулившихся абы как
К лесу суффиксов тёмных, к завоям корней,
От себя отторгающих всё, что длинней
Их теней,
Получилось бы так:
Всё, что сущего есть в этом мире, равно
Тут же делится надвое – свет и темно.
Явь и тайна. Безмолвье и речь.
Воцаряется свет – растворяется мгла.
Возгорается молвь – прогорает дотла
Тишина, деревенская печь.
Где одно – там другому не светит.
Разве что в полупризраках этих,
В этих странных уродцах любви
Словаря-бунтаря к запределу всего,
Вдруг мерцают осколочки Целого.
Так давай, зазывай их, лови!
Вот они, эти «если», «кабы»,
Эти «якобы», в них от высокой судьбы,
Заземляемой день ото дня —