Мрачный Тиберий, наклонив голову вперед, тяжело вздыхая, проговорил:
– Божественный Юлий Цезарь! Перед твоими алтарями и в твоих священнейших храмах я молюсь, чтобы с помощью благожелательного и благосклонного божества ты смог прочувствовать затруднения таких людей, как я, и взял бы твоего покорнейшего слугу и почитателя под свою защиту. Он поднял вверх свой взор, шумно чмокнул губами, и продолжил:
– Благословенный отец мой еще при жизни, благодаря Юпитеру, наделил меня полномочиями трибуна и проконсула, а в Сенате дал обещание сделать меня своим наследником. Более того, по своим заслугам, уму и опытности я считаю, что имею право на первое место в государстве. Однако, мне не совсем понятно, делают ли те важные полномочия, которыми наделила меня судьба, первым лицом государства — принцепсом? И самое главное, – примут ли Сенат и народ меня в этом качестве?
Ливия, накрыв своей ладонью руку сына, с волнением в голосе произнесла:
– Давно, когда я еще носила тебя в чреве, желая узнать, рожу ли я мальчика, я вынула из-под наседки яйцо. Передавая его из своих рук в руки прислуги, я до того нагрела его, что из него выскочил петушок с красивым гребешком. Астролог Скрибоний предсказал мне мальчика, с блестящей будущностью. А когда ты родился, на крышу дворца уселся орел, прилетевший с Олимпа. Так что будь спокоен и тверд, – твое будущее прекрасно!
В ответ Тиберий лишь пожал плечами, медленно облизал губы и, сдерживая свой низкий голос, неторопливо произнес:
– Сердце является обиталищем разума65, а оно подсказывает мне, что не все так просто. Я весьма мало рассчитываю на счастье и удачу и хотел бы застраховаться от случайности. Судьба никогда не благоприятствует нам с подлинной искренностью. Далее он продолжил:
– Система государственной власти, тесно связанная с личностью ее основателя, Цезаря Октавиана Августа, в настоящий, переломный момент проходит своего рода проверку на прочность. Это и испытание лично для меня: смогу ли я, став принцепсом, сохранить и упрочить курс своего гениального предшественника. Если «да», – то он превратится в постоянно действующий фактор политической жизни Рима. Но в этом вопросе пока не понятна позиция римского Сената.
Сенатор Марк Кокцей поднял руку, прося слова:
– Твоя слава значительно перевешивает мои скромные возможности представить доблесть наследника в надлежащем свете. Буду краток: ты прав в главном: все, чем ты богат, подвластно не тебе – судьбе. Поэтому одно из двух: и