А готовились вот к чему: «Оба каната своими концами – для нас невидимо – были приторочены к большому черному кресту среднего купола храма. Когда все было подготовлено и к тем же канатам была закреплена одна из машин, шофер дал ей задний ход к стене храма, а затем – самый полный вперед. Машина, яростно взревев, ринулась к проезду, но, не дойдя до тротуара, задрожав и как бы брыкнув, вздернулась в воздух, схваченная, как тетивой, натянувшимся канатом. Задние колеса оторвались от земли, и вся система, связанная канатом, – на долю мгновения оказалась гипотенузой воображаемого треугольника, катетами которого стали – горизонталь земли и вертикаль стены храма. Немыслимая неожиданность была чудовищна; не успели мы и глазом моргнуть, как происшедшее приняло свой обычный вид – машина плотно стояла на всех четырех колесах на мостовой, канат, подрожав и попружинив, снова провис своей математической кривой, шофер, ошеломленный, вытирая пот со лба, вылез из кабины и стал проверять машину и крепление канатов.
Такого афронта никто, естественно, не ожидал; он напугал шофера. Все ждали падения креста. Он же стоял невредимый, непоколебимый, надменный и прямой, как ему полагалось.
После некоторого перекура и обычной в таких обстоятельствах взаимной перебранки, шоферы решили повторить акцию, усилив быстроту и натиск рывка и тем заставили крест все же свалиться…
Сколько искр посыпалось вокруг целыми каскадами, сколько лязга и скрежета раздавалось, покуда крест скользил, цепляясь за каждую зацепку ребер и переплета каркаса, все еще привязанный к автомобилям, отъезжающим к проезду; с каким дьявольским ударом, в столбе земли и пыли, упал и зарылся железный лом, никому уже более не интересный… До самого конца зрелище полно было драматического трагизма борьбы и умирания. Живая мощь была разбита и раздавлена холодной грубостью механизма; во всем увиденном читался невысказанный, но ясно чувствуемый исторический приговор всему прошлому – всем настоящим; прошлое лежало в пыли, в кусках разбитого, смятого и покореженного железа».
Зато поэты просоветские радовались сносу несказанно. В первую очередь, конечно, Демьян Бедный:
Снесем часовенку, бывало,
По всей Москве ду-ду! ду-ду!
Пророчат бабушки беду.
Теперь мы сносим – горя мало,
Какой собор на череду.