– Чуб, он бредит. Этот журналист какой-то ненормальный. Какой пакет документов? Мы продаем квартиры, понимаешь!? Продаем квартиры! Мы не строим, Чуб! Чуб, ты слышишь? Мы не строим! Какое это на хрен имеет ко мне отношение?
– Как «какое»? Григорий Константинович, это же тень на репутацию нашей компании! Мы ж вроде как реализовываем проекты «Нового века». Его щемить начнут, и нами тогда займутся. Зачем нам нужна эта шумиха?
Мячиков весь напрягся, словно Чуб, потеряв всякую совесть, оскорбляет его.
– Да ты дурак, Чуб! Самый настоящий олень! Гад безрогий! Ты зачем ко мне с такой хренью пришел? Журналистик какой-то напугал! Репутацию испортит! Что ты бредишь? Какое мне до этого всего дело? Я что, по-твоему, бегать за ним должен и уговаривать? И за всеми, кто в газетах работает? Да пусть кропает свою разоблачительную статью!
Чуб растерялся, словно, поставив все деньги в русскую рулетку, с замиранием сердца следил, как шарик останавливается не на той цифре и с этого момента он может считать себя нищим. «Неужели фуфловая информация? – с растерянностью думал Чуб, глядя на побагровевшего шефа. – Или я чего-то не догоняю?»
Григорий Константинович тем временем орал как сумасшедший, выбрасывая все негодование, накопившееся за день, на примолкшего Чуба, застывшего с самым идиотским выражением лица, которое только может быть. Чуб и вправду не ожидал такого очевидного провала. Он рассчитывал, по меньшей мере, на скупую похвалу, вместо этого он был облит с ног до головы грязью.
– Да ты подонок, Чуб! Урод! Из-за такой лажи разбудил меня! Вытащил с постели, сволочь! Расстроил мне весь сон! Да с тебя не то что четыре шкуры драть надо, с тебя все десять лучше спустить. Чуб, слышишь? Я считаю до трех! Если ты не уберешься из моей квартиры за три секунды, тебе будет капец! Листья хочешь погрести на общественных работах или толчки драить? Хочешь – устрою?
Чуб, оглушенный его криком и перепуганный мыслью, что его карьере в «МосРиэлте» наверняка пришел конец, пятясь задом, как рак, ткнулся спиной в дверь и, не отводя глаз от лица разъяренного Мячикова, потянул ручку вниз. Он не сомневался, что наступил тот момент, когда его карьера висит на волоске, что одно неосторожное слово, возражение или замечание – и Мячиков не только уволит его, но еще запустит вдогонку бутылкой коньяка. Не помня себя от страха, Чуб выскочил в коридор, едва не сбив с ног жену Мячикова, и, судорожно открыв входную дверь, метнулся к спасительным лифтам. На улице он опомнился от страха, доведшего его до беспамятства, и, сев в машину, нервно стал курить сигарету за сигаретой, пытаясь успокоиться. В мрачных красках он рисовал себе начало следующей недели, когда Мячиков в любом случае накажет его за столь неожиданное вторжение из-за какой-то мелочовки. Чуб тщетно пытался найти причину, из-за которой Мячиков так разгневался, как гневался обычно на нерадивых сотрудников и никогда до этого момента на Чуба. Ему было обидно вдвойне: мало того что наорал, так еще и уравнял с другими, унизил и уничтожил.