Ребята тушевались, держали в руках сетки с соленьями и не знали, что сказать. Я то и дело ловила на себе вопросительные и смущенные взгляды. Что ответить? Да если бы я знала, что ответить…
Попрощавшись, мы развернулись и зашагали по дороге. Перед глазами почему-то стояло лицо Савельича и вспоминались теплые руки двоюродной бабушки, трясущие мои ладони: «Диночка, ты только приезжай проведывать, ладно? Хоть иногда… приезжай».
Я приеду, бабушка, обещаю.
Блин, что ж так тяжко-то?..
Наше молчание прервалось только тогда, когда приблизился поворот и кромка леса. Ко мне повернулся сосредоточенный и хмурый Рен.
– Спасибо.
Я, не сбавляя ходу, бросила на него короткий взгляд.
– За что?
– За то, что привела нас сюда. И за то, что, пока мы пили, купила им подарки.
Я улыбнулась мягко, чуть грустно.
Подаркам радовались так, как я себе и представить не могла. Разворачивали и пересматривали гобелены, изучали вышивку, хвалились друг перед другом доставшимися рисунками. Полотенца разворачивали, с удовольствием прижимали к лицу, нюхали и снова аккуратно складывали, пытались утрамбовать обратно в хрусткие полиэтиленовые пакеты. Ведь даже пользоваться не будут, так и оставят на приданое какой-нибудь Нинке…
А с каким благоговением смотрели на диковинные бутылки из темного стекла мужчины – что, правда, коньяк? А это? Это бурбон. Ничего себе! Настоящий французский бурбон! Вот мы попробуем, чего там когда-то Наполеон пил… А вот в этой витой бутылке что? Ух ты, правда что ль чистейший бренди? Нет, Сашок, отвали, это мне подарили! Вечером не открою, теперь только на праздник!
Они ценили. Действительно ценили подарки. Пусть простые и не очень дорогие, они приняли их с таким восторгом, что защемило сердце. Эти люди, безыскусные, бесхитростные и искренние, подарили нам часть себя, часть своей души. И эту часть – я была уверена – каждый из нас сохранит внутри как нечто очень ценное.