Задребезжало опрокинутое блюдце, кошка зашипела, а потом снова принялась мяукать пронзительным, напоминающим детский, голосом.
– Уходи! – прошептал Рогов. – Хватит! Я не могу, не могу!
– Не можешь, – эхом отозвалось из мрака.
Голосов было уже несколько.
Рогов рванулся обратно в коридор. Кошка бросилась под ноги, он споткнулся, не удержавшись, и полетел на пол. Упал, больно ударившись коленями, но тут же поднялся на четвереньки, пытаясь отползти подальше. Рогов ничего перед собой не видел, ничего не соображал, чувствовал лишь, что нечто жуткое, ледяное надвигается на него, даже не особенно торопясь – зная, что ему не сбежать.
Он тихонько подвывал от ужаса, силился сказать что-то, но язык распух и не ворочался во рту. Перед глазами повисло алое марево. Головная боль стала невыносимой, что-то потекло по верхней губе – видимо кровь.
«У меня давление, – отрешенно подумал Рогов. – Я сейчас умру».
Он не мог подняться, ползти уже не мог тоже. Лежал и ждал неизбежного, понимая, что ему не спастись.
– Ты был прав, – прошелестело над ухом.
Шорохи, похожие на шелест птичьих крыльев, наполнили коридор. Кто-то шептал, окликал Рогова по имени, звал за собой, смеялся.
Как тогда…
Только в тот раз он сумел вырваться. И даже позволил себе не поверить.
– Ты прав, не стоило соглашаться. Мы не прощаем.
Боль в голове достигла апогея.
– Ты проклят. Навеки проклят.
Рогову хотелось только одного: пусть бы эта мука прекратилась. Поэтому, когда неведомая сила зажала его в тиски, лишив возможности дышать, и он полетел в безжизненную могильную темноту, Рогов был почти рад тому, что умирает.
Сегодня еженедельное совещание проводил Щеглов. Главный редактор, он же директор, был в отпуске и оставил Романа рулить вместо себя. Ничего удивительного: Щеглов работал в журнале со дня открытия, знал всю работу по выпуску издания от и до на всех этапах, и к тому же был человеком кристально честным и надежным.
– Тот редкий случай, когда название должности и характеристика полностью совпадают, – часто говаривал главред, имея в виду, что должность Щеглова называлась «ответственный секретарь».
Роману было чуть за тридцать, ни семьи, ни детей, вся жизнь – работа. Щеглов был отличный парень, они с Ильей дружили, их взгляды и жизненные ценности во многом совпадали. Это было хорошо, но слегка настораживало: выходит, и он, Илья, через десяток лет будет таким же одиноким, зацикленным на карьере?