Впрочем, желая справиться с тем состоянием, женщина отвела взгляд от лица странного человека, уставившись на его, все еще покачивающуюся в пальцах папиросу, к удивлению не тухнущую, а продолжающую легонечко искрить и тлеть, да также негромко, напряженно-дрогнувшим голосом, произнесла:
– Я вас не знаю, позвольте пройти.
– Да, я тебя и не держу, – отозвался мужчина, и, отправив в рот папиросу, слегка придавил край ее мундштука зубами. Да тотчас дохнул в лицо женщины потоком серого горького дыма, не только колыхнувшегося вниз, к световым каплям на земле, но и во все другие стороны, обрисовывая, таким образом, сумрачность правящую кругом и лишь оттеняющую их фигуры. Зоя резко вскинула руку вверх и прикрыла нос ладонью, еще и потому как горечь дыма сейчас смешавшись с запахом гниющего мяса, вызвала приступ тошноты.
«Какой же странный, жуткий», – всего лишь помыслила женщина.
И в ту же секунду услышала тихий хмык мужчины, а после он и вовсе вслух проронил:
– Странно-жуткий хам, хочешь сказать Зоенька, – произнеся это опять голосом Алексея, и вновь используя саму форму обращения, в конце имени слегка растягивая букву «а». Если бы не это мягкое к ней обращение, полюбовно-лиричное, женщина, непременно, закричала, и, развернувшись, побежала назад к остановке. Но этот мужчина говорил ее имя, так как это делал Алёшенька, словно подпевая, а потому вызвал лишь состояние ступора, онемения ног, отчего они дрогнули в коленях, едва удерживая ее на себе, теперь и вовсе порождая судорожный возглас:
– Кто вы? Кто? Я вас знаю? Как вас зовут? Позвольте пройти! – так, будто Зоя не верила своим глазам, полагаясь на собственные ощущения или только желая увидеть на месте мужчины своего любимого мужа, потому и уставилась прямо в его глаза, ощущая, как из собственных на щеки плеснулись потоки слез. Человек, впрочем, отозвался не сразу, он наглядно и протяжно выдохнул серые клубы дыма, как-то разом разошедшиеся в стороны и словно переменившие до тех пор угольные тона полотнищ тумана на сумрачные, окутавшие еще плотнее две их фигуры в густой кокон мари, оставляя один на один в целом мире.
– Как меня зовут, – повторил мужчина и перекатил во рту из одного уголка в другой папиросу. – У меня очень много имен, – продолжил он разговор, словно стараясь вызвать и женщину на общение, – имен, которые используют разные религиозные учения или всякие земные народы. Однако ни одно из тех нелепых имен не отражает моей истинной сути, как и не показывает моего основного предназначения в этом Мире, юдоли земной. Потому ты, Зоенька, можешь звать меня Алёшенька, Лёшенька, Лёшка, – все тем же ровным голосом умершего супруга заявил этот странный человек, вводя женщину в еще большее волнение так, что если до этого момента ее сердце стучало в груди как угорелое, то сейчас застыло неподвижно. Казалось, оно, даже расширившись в размерах и надавив на грудь, неприятным покалыванием передалось в шею, руку и горло, потому Зоя хоть и открыла рот в надежде вздохнуть глубже, ответить не смогла. Горьковато-вязкий воздух, ровно нагнанный со стоящей вокруг сумрачной массы, схожей с туманной пеленой в парилке, легчайшим порывом заскочил женщине в рот, смыкая или только слепляя язык и неба, делая их неповоротливыми, тугими, или просто чужими. Потому Зое пришлось сделать над собой усилие, чтобы сглотнув этот папиросный сгусток, ощутимо плюхнувшийся в желудок и тем вроде поджавший размеры сердца, справится с болезненным спазмом, напитанным не только страхом, но и бесконечной тоской по прошлому, моментально подумав, что ради того, чтобы увидеть, прикоснуться, обнять, поцеловать своего Алёшеньку, она, сейчас не мешкая, не задумываясь, отдала бы оставшуюся часть своей жизни.