Этому городу никогда не спится. Барахтается пустыми картонными коробками, звенит бутылками из-под пива, с отпечатками чьих-то багровых губ, шепчет тонкими голосками нежных жёлтых листьев, куда-то спешит, воет, визжит, задыхается, бесится, – и это всё один и тот же город, вечно юный, никогда не смолкающий, а всё повторяющий одни и те же звуки урбанистической музыки.
Лекс проснулся в промежутке между ночью и утром, отодвинул тяжёлые, неприятные на ощупь, шторы, выпил стакан подслащённой воды, принял душ, побрил подмышки, оделся в новое бельё, съел горстку грецких орехов, слегка горьковатых, выпил полстакана козьего молока, и время побежало с удесятерённой силой.
У подъезда его ждала помощница продюсера Оля. По-видимому, на всю неделю она сдала свои лучшие вещи в химчистку, так что рэпер после брато-сестринских приветствий состроил рожу проходящему мимо почтальону. Тот выставил дулю, перекинул сумку и так понёсся по тротуару, что едва не сбил рекламный постамент – оранжевый бублик с изображением дымка над кофейной чашкой. Лекс усмехнулся, кинул свою повседневную сумку на задние сидения и они укатили, обдав пробегающую рядом тощую таксу содержимым не высыхающей лужи.
Оля была не из болтливых. Она всегда включала песни самого Лекса (для работы), а он, как испуганный ребёнок, начинал искать по карманам ненавистные белоснежные наушники, бурчал, тёр узкий подбородок средним пальцем правой руки, и всегда, когда наушники находились в бездонных недрах его куртки, Оля протягивала Лексу её собственный mp3-плейер, и парень входил во внутренний диалог с тем человеком, которому он был обязан своим громким успехом: Арслану Маратовичу Керании, человеку с абсолютным денежным слухом, со сверхпрочной интуицией и чутьём на большие, да (!) просто огромные доходы. Керания мог из одной спички построить дом, избегая острых углов во взаимоотношениях с миром русского (и не столько) шоу-бизнеса.
Арслан Маратович Младший во всех обстоятельствах оставался неутомимым и всегда голодным ястребом. Поговаривали, лет 6 назад он прибрал к своим рукам весь киевский бомонд, на всех одел не снимаемые ошейники нерасторжимых контрактов, после трёх вскормленных из его мощной руки пряников, провинившийся, принесший ему болезненный убыток, получал раз 40 куда более болезненного кнута. И разговаривал он со всеми, не давая поблажек на пол и возраст, на одном ему доступном языке, который на TV пока ещё принято глушить добропорядочными звуками, чтобы провинция не подумала, что там, в этой чёртовой столице, все москвичи изощряются во всех тонкостях городского небоскрёбного русско-мирового мата.