Стучусь в ближнюю. А звонка нет, или в гости никто не ходит, или наоборот, хозяев уже достали своим вниманием. Никто не отвечает. Иду к третьей двери. Малышка уже капризничать начинает. Устала, бедная. Достаю из сумки ее любимую игрушку и на время отвлекаю. Успокаиваю.
Без промедления звоню в дверь. Не дождавшись ответа, разворачиваюсь и делаю шаг по лестнице вверх, на четвертый этаж. Замираю, потому что за моей спиной раздается щелчок открывающегося замка.
Это, конечно, еще не значит, что мне не придется-таки обходить других соседей, ведь, в конце концов, люди могли сюда въехать недавно или просто снимать квартиру, и бабку мою просто не знать.
Повернувшись, ступаю обратно и смотрю на человека, что стоит на пороге квартиры.
Лопотание Евы превращается в глухой фон, у меня вообще слух искажается от шума крови. Передо мной ОН, собственной персоной, из плоти и крови, до боли знакомый, до отчаяния желанный, но недоступный, чужой. АЛАН. Дочь, видимо, чувствует, что с мамой что-то не так, и начинает шлёпать мне по лицу ладошкой. Перехватываю ее на правую руку, и прижимаю к себе крепче.
– Извините за беспокойство,– начинаю я шатким голосом,– вы не знаете, где ваши соседи из двадцать четвертой?
Про себя молюсь, чтобы он не узнал меня, не хочу. При ребенке вряд ли что-то сделает, но все равно боюсь.
–
Вам зачем? Вы кто им будете?– резко и отрывисто, разглядывая меня внимательно.
–
Родственники,– не смотрю в его сторону, склонив голову к дочери,– дальние, у нее дочь в Москве в реанимации сейчас, вот, хотела увидеть, поговорить.
–
В Москве, говорите?– я прям чувствую, как мне левый бок прожигает от его взгляда.
–
Да, понимаем, что далеко для пожилого человека, но и не зайти, не передать такую просьбу тоже не могли.
–
Так вы передайте своим москвичам, что нет больше бабки у них. Полгода как схоронили ее. Всем подъездом провожали.
Резко вскидываю на него взгляд, укладывая в голове то, что он произнес. "Полгода назад бабушка умерла". Не в состоянии больше стоять с дочерью на руках, я оседаю прямо на ступеньку лестницы. Поставив дочку на ножки, говорю ей:
–
Солнышко, постой немного, мама отдохнёт чуть-чуть.
В глубине души я хотела встретиться с этой женщиной, увидеть ее. Узнать, что она за человек. Ведь не каждая мать сможет отпустить (во всех смыслах) своего ребенка. А моя мать со своей родительницей не общались, по крайней мере, в доме никогда не было слышно разговоров по телефону, или чтобы слово «мама» звучало. И мать одна никуда не ездила. Либо с отцом, либо с нами. Значит, они не контактировали вообще.