Грейс позволила себе выскользнуть из зала в разгар жаркой битвы за недельный отдых в Монтоке и направилась к туалетным комнатам, расположенным за фойе. Но кабинка оказалась занята.
– А еще одна есть? – шепотом поинтересовалась она у неотвратимого охранника, и он кивком головы указал на дверь, за которой час назад скрылись две женщины из кухни.
– А мне туда можно? – спросила Грейс.
Она очутилась в не очень широком коридоре, выстланном хрустящим под ногами покрытием из сизалевого волокна. С потолка через каждые три-четыре метра свисали миниатюрные люстры, свет в лампах был приглушен. Однако картины старых мастеров на стенах имели собственное освещение, и эти яркие пятна, казалось, сияли сами по себе. Не в силах устоять, она замерла перед картиной Рембрандта в стиле ню, дивясь тому, что находится сейчас не в музее, а в частной квартире, да еще и в коридоре ее задней части. Когда она закрыла за собой дверь, ей показалось, что вся остальная квартира с колоссальной вечеринкой просто испарилась.
По одну сторону коридора шли двери, как в студенческом общежитии или в крыле для прислуги, что, видимо, как раз и соответствовало действительности, как решила Грейс. Она вспомнила женщин в форменной одежде, и то, как они исчезли за этой дверью с подносами, видимо, освободившись от своих обязанностей. Неизвестно, находились ли они сейчас здесь или нет. Если нет, то, возможно, вместе с другой прислугой, ушли уже в какой-то другой дом Спенсеров.
Все двери были закрыты. Она шла дальше, от картины к картине, словно перепрыгивала на реке с одной кувшинки на другую, минуя двери комнат. И вот в конце коридора показался туалет. По контуру двери горели лампочки, и еще она определила его по ослепительно-белому кафелю. Эта дверь тоже была надежно заперта. Внутри ровно гудел вентилятор. Текла вода. И доносился еще какой-то звук. Грейс нахмурилась. Этот звук ей, как и любому психотерапевту, был хорошо известен. Кто-то плакал, причем горько и искренне, заглушая рыдания ладонями. Даже спустя годы, в течение которых она столько раз видела и слышала, как плачут люди, оставалось в этом звуке что-то острое и невыносимое. Грейс стояла в паре метров от двери. Ей не хотелось своим присутствием усилить боль неизвестной женщины, если та вдруг поймет, что ее услышала незнакомка.