– Дай водки, Эдька, – пролепетал, наконец, пациент, еле шевеля губами.
– Да куда тебе, батя?!
– Дай! – прошипел тот.
Сын мигом бросился, вылил остатки из бутылки и подал ему кружку.
– Колбаски, газировки, может?
Старик скривил рот в ответ и залпом опустошил посудину. Допинг дал ему немного сил. Он, кряхтя, поднялся на локтях и принял полусидящее положение, упершись спиной на засаленную покраску стены:
– Сядь…
Эдуард поспешно подставил стул и присел.
– Я умру, наверно, скоро…
Сын замахал руками, открыл рот возразить, что рано, мол, что поживешь еще.
– Дай сказать! – сердито упредил его отец. – Забери все… Это теперь твое. Продай здесь или… Там… Я знаю, у тебя получится. Живи хорошо и вспоминай меня не как ничтожество, а как мастера, настоящего художника… Настоящего, которому просто не повезло…
Он говорил медленно и плавно, чтобы снова не закашляться, так как понимал, что на этот раз это может убить его окончательно.
– Что еще? Учить тебя не буду, сам в этой жизни ничего не понял… – Он ухмыльнулся, потом посерьезнел. – Да… И матери про это не говори, – кивнул на картины. – Она, сам знаешь, вряд ли поймет… Достань еще бутылку. Видел, где они? В столе. Поставь тут на пол, открой и иди… Забери все и иди…
– Я останусь с тобой… – Жалость и запоздалое сожаление сжали горло сына. – Можно, папа?
– Папа… – На глаза старика навернулись слезы. – Как давно ты не называл меня так… А помнишь, сынок, ты приходил ко мне и сидел, смотрел, как я работал? Я еще сердился, дурак, когда ты шумел, и ты сидел тихо и только сопел, сопел, как… – Он не смог придумать, как кто, вяло махнул кистью жилистой руки и обессиленно закрыл глаза.
– Батя!!! – бросился к нему Эдуард.
– Да живой я, живой… – Тот устало улыбнулся и посмотрел сыну в глаза. – Хотя и жаль… Водку принеси, а потом иди… И да… мать позови… Попрощаться хочу… Виноват я перед ней… – Он вытер слезы. – Береги ее тут, сын… Святая она у нас…
– Я посижу с тобой…
– Нет… Иди уже… Забирай свое барахло и иди… Мне поспать надо… – Старик закрыл глаза и уснул или сделал вид.