– Ба, да тут у нас целый провиант – склад! удовлетворился ревизией Евсей. Забыв о наказе экономить, он предложил,
паре напротив, присоединиться к предстоящей трапезе за откидным столиком у окошка. Мастеровой, под строгим взглядом супруги (нечего мужиков объедать – сам в деревне вырос и знаешь, как это всё достаётся) отказался. Евсей предложил разделаться с одной курой и подсолить другую. Шобета нацедил в оловянные кружки молока и крепко запечатал её пробкой и поставил на пол, где было прохладно. Закончив с трапезой, оба смахнули крошки на ладонь и отправили в рот, потерли одну ладонь о другую и стали рассматривать в окно малопривлекательный пейзаж: перелески из мелколесья, укрытые осевшим снегом пустоши, редко проплывающие вдалеке деревеньки с избами, всё больше крытыми соломой, кое- где лепившиеся к барским усадьбам на которые уже трудно заманить освобождённого от барской неволи мужика. Выдержав продолжительную паузу, и, отметив, что Шобета ждёт обещанного рассказа, степенно начал:
– Вот, ты, Семён, и то усомнился, что я по миру
постранствовал и в столицах побывал и в
Гель… синг… – форсе, что и выговорить труд великий и, который с финнами к нам перешёл, и ближе всего к нашей столице, три раза побывал и до многих столиц добирался,
а всё от того, что по молодости я и здоровьем и статью вышел, да ещё и пригож: и волос чёрен и глаз тёмен- хоть
картинку с меня пиши. А был я тогда в крепостных у капитана отставного Залесского, что ещё с Кутузовым Наполеона воевал. Парень был крепкий, сноровистый – ни барина не боялся, ни челяди его. В глаза прямо смотрел, слово своё имел, только отца с матерью слушался и почитал; своевольничал и в барский лес без боязни ходил, и на барщину не всякий раз являлся. Барин и пороть меня боялся и в лес, где я с топором ходил, даже с челядью, побаивался ходить. Однако и на меня управу нашёл. Когда на девку его дворовую загляделся – он строго-настрого запретил ей со мной женихаться и грозил разорить семью и не дать разрешения на женитьбу. Тут, аккурат, разнорядка барину пришла одного рекрута в армию определить, так он, чувствуя мою злобу, меня и определил на пятнадцать лет на исправление – рекрутом в армию отправить. Хочешь, не хочешь, а против царской службы сладить трудно – разве что от отца и матери уйти и, зазнобу бросив, в Сибирь к кержакам податься за свободой. Так вот, забрили меня в рекруты и определили солдатом в самый знатный полк. В него крепких, чернявых да кареглазых молодцев, как сам учредитель первого в Русской армии солдатского полка-император Петр Алексеевич, по всей России-матушке искали. Император и сам в нём службу нёс, начав с отставной козы барабанщиком, с мальцами из окрестных сёл, где будущий государь от сестрицы старшей своей, самовольно власть прибравшей, ссылку имел и в военные игры играл под надзором. И занесло меня в самую столицу на службу в славный полк. Ранее в него детей дворянских брали на муштру и выучку и в офицеры потом определяли, а уже позднее и в мои годы государь Николай Павлович, после беспорядков, дворянами учинёнными против него, простолюдинов стал набирать. Меньше к бою учили – более к шагистике на парадах перед Зимним дворцом и Сенатом, да охраны царствующих особ.